Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

«Дворяне и их слуги с оружием в руках грабили горожан. По улицам ходить было небезопасно ни днем, ни ночью; нельзя было выйти из дому, не рискуя быть захваченным, ограбленным и даже убитым. Граждане, в свою очередь, по примеру высших классов, нападали на крестьян, приходивших в город что-нибудь купить или продать на рынке. Под различными предлогами они заводили их к себе в дома и там задерживали до тех пор, пока те не соглашались заплатить выкуп за свою свободу. И при этом они брали пример с сеньоров, запиравших жителей в своих крепостях или замках и требовавших с них выкуп»{232}. Похожая запись есть о Риме XIV в.: «…грабежи происходят повсюду; ‹…› работников, возвращающихся домой, грабят; ‹…› паломники, которые приходят в святые церкви ради спасения души, не защищены, их убивают и грабят»{233}. Как справедливо отмечал выдающийся историк Жак Эрс, «создание образа города как "прибежища свобод" и "мирной гавани", который предлагают услужливые авторы, не желающие видеть хаоса и драм гражданских войн, – несомненно, один из самых откровенных обманов в историографии нашего западноевропейского общества»{234}.

Сохранился любопытный документ XII в. – завещание графа Руссильонского. Это длинный список тех, кого он за свою жизнь обокрал, с указанием конкретных сумм, завещаемых страдальцам. По всей видимости, лишь перед смертью граф задумался о ждущих его муках ада. Но что там граф, когда подобным же образом вел себя сам герцог Бургундский Гуго III, постоянно грабивший французских и фламандских купцов, проезжавших через его владения{235}.

Неудивительно, что купцы в то время вынуждены были путешествовать по Европе, лишь собираясь вместе большими, хорошо вооруженными группами{236}. В уставах купеческих гильдий можно найти записи, что одной из важнейших причин их создания является угроза для жизни и товаров, возникающая в пути. Некоторые уставы требовали от членов гильдии постоянно носить оружие, не оставлять друг друга в одиночестве за пределами города и сразу же приходить на помощь в случае возникновения опасности{237}.

Взаимоотношения баронов с купцами могли принимать в подобных ситуациях форму откровенного рэкета. Купцам навязывался вооруженный конвой. Если же они не хотели раскошеливаться, их грабил сам барон{238}. «Грабеж не позор!» – такая поговорка бытовала в среде германского дворянства{239}. Однако порой дворяне демонстрировали свое специфическое «благородство», объясняя причины разбоя. Например, владелец замка в Пфальце ограбил миланского купца, проезжавшего мимо, и аргументировал это тем, что германский император ему должен. А «благородные» графы Монфорские информировали Венецию о том, что отнимают сукно у купцов, проезжавших по Боденскому озеру, не из грабительских целей, а в связи с острой нехваткой средств. И готовы даже «понести убытки», вернув товар за умеренный выкуп, хотя при продаже на рынке могли бы выручить бо́льшую сумму{240}.

Конечно, все эти примеры не следует воспринимать как попытку представить мир Средневековья миром абсолютного беззакония. Такой подход был бы крайностью, не лучшей, чем попытка представить Запад правовой цивилизацией. Мораль и право существовали, однако за них надо было бороться. Возглавить эту борьбу попыталась католическая церковь. С ее подачи возникло движение Божьего мира (возможно, первое массовое общественное движение в европейской истории). Подобное явление в X–XI вв. может показаться странным, если не принимать во внимание серьезность той угрозы, которая стояла перед всеми, кто не был защищен городскими стенами[39]. Церковь в первую очередь защищала, конечно, саму себя и свое имущество, но Божий мир также способствовал поддержке торговцев, путешествующих без должной охраны{241}.

«В 975 г. Ги, епископ Ле-Пюи, созвал рыцарей и крестьянских старейшин своей епархии на большое поле и потребовал, чтобы они поклялись во взаимном мире, уважении к церковной собственности, а также к собственности и жизни pauperes, т. е. бедняков и тех, кто отрекся от богатства ради Господа, как монахи и монахини. В последующие десятилетия, особенно во Франции, Фландрии и Каталонии, с подобной инициативой выступал целый ряд епископов»{242}.