Почему так важен Оруэлл

Самая яркая иллюстрация четкого осознания этой двойственности содержится в обзоре Оруэлла на книгу «Дорога к рабству» авторства Фридриха фон Хайека. В 1944 году, когда эта небольшая книга впервые вышла из печати, немногие предвидели, какое огромное влияние она будет иметь. Хайек, представитель австрийской школы политэкономии, обосновался в Англии, а позднее, в чем есть своя ирония, сменил давнего недоброжелателя Оруэлла, Гарольда Ласки, в кресле профессора Лондонской школы экономики. Советы, которые он давал консервативной партии перед всеобщими выборами 1945 года, признаются большей частью исключительно вредными, поскольку они вдохновили Уинстона Черчилля на в высшей степени неосмотрительное заявление, что «для реализации социальных планов лейбористов в Англии придется создать гестапо». Это прозвучало абсолютно не в тон с настроениями времени, и британские тори вынуждены были нервно мириться с социал-демократической линией вплоть до конца 1970-х годов, когда приход Маргарет Тэтчер разрушил политический консенсус. Хайек оказался среди ее самых приближенных советников и учителей, он вообще внес неоценимый вклад в возрождение в Европе и Америке теории свободного рынка. (Я помню, какое удивление испытал, услышав цитату из его трудов от Милована Джиласа, югославского диссидента, в Белграде в 1977 году).

Появившаяся в Observer рецензия Оруэлла на «Дорогу к рабству» вполне могла бы быть шпаргалкой, по которой Черчилль потом читал свою речь:

«Вкратце — основная мысль профессора Хайека заключается в том, что социализм неизбежно ведет к деспотизму, и германские нацисты сумели преуспеть, так как социализм сделал для них большую часть работы: особенно работы интеллектуального плана — ослабил стремление к свободе. Установив контроль над всеми сторонами жизни, социализм неизменно передает власть внутреннему кругу бюрократии, члены которого практически всегда оказываются людьми, желающими власти для личных нужд, и они ни перед чем не остановятся, чтобы ее удержать. Он утверждает, что Англия сегодня идет по пути Германии, в авангарде движется интеллигенция левого толка, от нее не отстает партия тори. Единственное спасение заключается в возврате к внеплановой экономике, свободной конкуренции, к акцентам на свободе, а не на безопасности.

В части негативных оценок тезисы профессора Хайека содержат много правды. Нельзя не повторять снова и снова — об этом слишком редко говорят, — что коллективизм по природе своей не является демократией, напротив, он дает деспотичному меньшинству такую власть, о которой испанские инквизиторы не могли и мечтать».

(Я специально прервал цитату в этом месте, чтобы показать, как Оруэллу в последнем предложении удалось увернуться от неизбежного, казалось бы, клише.) Он продолжает, предъявляя Хайеку несколько очевидных возражений, указывая на сложные отношения между свободной конкуренцией и монополизмом, а также на тот факт, что большинство предпочтет хоть «государственную дрессуру», лишь бы избежать экономического спада и безработицы, однако несколько других эссе того же периода ясно говорят о том, что взаимосвязь между коллективизмом и деспотизмом всегда занимала некоторую часть его внимания. Его любимым политиком-социалистом был великий Эньюрин Бивен, редактор Tribune, человек большой культуры, не выносивший авторитаризм в любой форме, который во время борьбы с укоренившимся медицинским лобби, что он вел, пытаясь создать национальную службу здоровья, однажды заметил, что социалистическое движение — единственное в человеческой истории, стремящееся заполучить власть, чтобы тотчас ее отдать. Для Оруэлла всегда была надежда на то, что социалисты могут выступать за свободу, даже несмотря на заложенные в самом социализме бюрократические и автократические тенденции.

Его честность в отношении этого парадокса, этого противоречия стала движущей силой, заставившей его написать «1984» — роман-притчу-предупреждение, фантазию, в которой «ангсоц» — английский социализм — стал термином новояза, обозначающим правящую идеологию. Ему бы ничего не стоило избежать связанных с этим затруднений. В конце 1940-х годов роман-антиутопия, основанный на нашумевших ужасах «национал-социализма», скорее всего, пошел бы на ура. Однако он не смог бы расшевелить западных интеллектуалов, либо благодушно взиравших на систему государственного террора, либо не замечавших ее вовсе.