Почему так важен Оруэлл

Я лично не могу читать переписку Оруэлла с Элиотом без того, чтобы не почувствовать глубоко пренебрежительного отношения одного из них к другому. С одной стороны — стороны Оруэлла — переписка содержит серию дружественных и щедрых предложений: Оруэлл пишет, что Элиот мог бы вести собственную передачу для индийского радио, или же читать свои произведения для индийской аудитории, или же пообедать с Оруэллом в районе улицы Фицрой, или же принять приглашение на ужин в новом доме семьи Оруэлла и остаться с ними до утра (если по причине бомбардировки такое решение будет предпочтительней). Со стороны Элиота я могу выделить несколько скупых записок, в которых он обычно либо отклонял дружески протянутую руку, либо отказывался от предыдущих обещаний. Кульминационной точкой тут является письмо 13 июля 1945 года, посланное из его офиса в редакции Faber and Faber, которое много говорит также о его качествах как влиятельного редактора этого издательского дома.

Оруэлл уже писал Элиоту, предупреждая, что его рукопись — слегка помятая после пережитой ею нацистской бомбежки, под которую попал его дом, — «Скотный двор», содержит «некоторые смыслы, не слишком приемлемые в текущий момент, однако я не могу согласиться ни на какие изменения, за исключением одного небольшого исправления в самом конце, которое я в любом случае намеревался сделать. Дж. Кейп или же МИ (министерство информации), я так и не понял из его сумбурного письма, выступает с идиотским предложением: для изображения большевиком можно было бы, видите ли, выбрать какое-нибудь другое животное вместо свиньи…»

Элиот уцепился за все то же «идиотское предложение», переиначив его по-своему. По поводу повести он писал в ответ следующее:

«Произведение все же должно бы вызывать симпатию к тому, что желал сказать автор, и неприятие того, против чего он хотел возразить: а точка зрения стороны добра, которая, если я верно понял, в основном троцкистская, звучит неубедительно… В конце концов, ваши свиньи гораздо умнее остальных животных, и следовательно — лучше готовы управлять фермой — без них вообще никакого Скотного двора и быть бы не могло, а потому нужно не больше коммунизма (тут возможны возражения), нужно больше свиней, желающих работать на благо общества».

Глупость этого ответа, разумеется, никак недотягивает до идиотизма нью-йоркского издательства Dial Press (которое вернуло рукопись, снабдив ее поразительными комментариями, заявляя, что истории о животных не могут иметь коммерческих перспектив в США, — и это в те времена, когда в США уже царствовал Уолт Дисней). И не был этот ответ столь малодушно-трусливым, как письмо от Джонатана Кейпа, который прямо признается, что последовал совету некоего высокопоставленного чиновника из министерства информации — смотрите главу 7, — и добавляет, что «выбор свиней в качестве животных из привилегированного класса, без сомнения, обидит слишком многих вообще и каждого из тех, кто обладает повышенной чувствительностью, а русские, очевидно, таковы и есть». Этот ответ, по крайней мере, можно ценить за искренность. Открыто проповедовавший левые взгляды Виктор Голланц отказался печатать повесть из откровенно идеологических соображений. Наконец она вышла в печать очень ограниченным тиражом, выпущенным издательством Secker&Warburg. Аванс составил 45 фунтов.

Однако на развалинах послефашистской и полусталинистской Европы существовала и альтернативная политическая культура, о чем Оруэлл уже знал. И вскоре он получил оттуда весточку. В апреле 1946 года Оруэллу пришло письмо от украинского беженца Игоря Шевченко, жившего и работавшего среди многих других бывших узников войны и перемещенных лиц, ютящихся в лагерях беженцев в разных точках Германии. Хотя позднее этот человек дорос до звания профессора-византиниста Гарвардского университета и стал по-другому писать свою фамилию, в те времена он был не имевшим гражданства беженцем, выучившим английский язык по передачам BBC. Он писал:

«Я переводил „Скотный двор“ частями, ex abrupto[36]. Моими слушателями были беженцы из Советского Союза. Они подтвердили правдивость практически всех ваших наблюдений. Такие сцены, как хоровое исполнение гимна „Скоты Англии“ на холме, произвели на них глубокое впечатление. Я увидел, что, несмотря на то, что внимание их вначале было нацелено на выискивание „созвучий“ между реальностью, в которой они жили, и повествованием, они очень живо реагировали на „абсолютные ценности“ книги, на представленные в ней „типажи“, на лежащие в ее основе убеждения автора и так далее. Кроме того, само настроение книги, кажется, перекликается с состоянием их душ».