Почему так важен Оруэлл

Первое, что отметил Оруэлл в Бернхеме, был некий зловещий налет имперскости в его стиле. Вот, для примера, показательно критикующий Сталина отрывок из эссе Бернхема под названием «Наследник Ленина»:

«Сталин доказывает свое „величие“ с пышным шиком. Одно описание банкетов, которые устраивались в Москве для видных гостей страны, дает понять всю их символичность. Все их грандиозное меню, в котором значились осетрина, и жаркое, и дичь, и сладости; с рекой льющимся спиртным; все их тосты, которым не было конца; все эти молчаливые, неподвижные агенты секретных служб, стоявшие за спиной каждого гостя; все это — на фоне стужи, зимы, где мучились от голода блокадники в Ленинграде, где миллионы умирали на фронте, где были переполнены концентрационные лагеря, где толпы людей в городах отделял от смерти скудный хлебный паек, — все это не оставляло места для скучной посредственности, для власти Бэббитов[37]. Наоборот, мы узнаем здесь наиболее зрелищные традиции царей, великих правителей Мидии и Персии, ханов Золотой Орды, такие пиры мы закатывали в честь богов эпохи героев, чтобы отдать должное пониманию того, что высокомерие, и безразличие, и жестокость, возведенные в такую степень, выводят их обладателя за пределы уровня человеческого».

Разумеется, Оруэлл не ошибался, когда слышал здесь нотку опосредованного восхищения. Как же часто во времена холодной войны приходилось замечать нечто вроде зависти к пенису[38], которую испытывал Запад в отношении беспощадности советских методов, что подчеркивалось заклинаниями об относительном «упадке», даже склонности к самоубийству, демонстрируемой изнеженными демократиями. В своем памфлете на Бернхема 1946 года, изданном в Socialist Book Centre, Оруэлл высказал одну очень простую, но крайне важную мысль: тоталитарные государства всегда слабее, чем представляет их вооруженная стальными челюстями пропаганда. Подавляя интеллигенцию и затыкая рот общественному мнению, а также поддерживая притязания на божественное превосходство и совершенство «Великих лидеров», являющихся, по сути, посредственностями, они остаются беззащитными перед риском грубейших, ошеломительных ошибок, более того, для них становится практически невозможно распознать или предупредить надвигающуюся катастрофу. Классическим наглядным примером может служить решение Гитлера вторгнуться в Россию, одновременно ведя военные действия против Великобритании и в перспективе — против Соединенных Штатов. Неспособность Сталина предвидеть то, что стало фатальным просчетом его врага — еще один точный пример. Во всех подобных случаях предсказания, сделанные Бернхемом, были полностью опровергнуты дальнейшим развитием событий, поскольку его постоянно сбивало с курса его собственное преклонение перед грубой силой.

Оруэлл мог бы указать, что риторика Бернхема по сути есть красноречивое испошлившееся наследие его предыдущего увлечения ленинизмом. И он действительно приводит отрывок из «Революции менеджеров», где явно слышатся ленинские нотки:

«Нет такого исторического закона, по которому хорошие манеры и „справедливость“ должны побеждать. Для истории всегда важен вопрос, чьи хорошие манеры и для кого — справедливость. Зарождающийся социальный класс и новые общественные порядки должны прорваться через старый моральный кодекс так же, как должны они расчистить себе дорогу от старой экономики и политических институтов. Разумеется, с точки зрения старого мира они — чудовища. Если они победят, то в свое время позаботятся и о манерах, и о морали».

И вновь в словах Бернхема можно почувствовать нотку очевидного удовольствия. Оруэлл строго следил за тем, чтобы его проза была лишена завораживающей помпезности. Бернхем же переключился с прежнего восхищения нацизмом на превознесение сталинизма: попав из огня да в полымя[39]. Один абзац Оруэлла особенно восхищает дальновидностью, необычной для 1946 года, когда авторитет Сталина на Западе был особенно высок. Оруэлл писал:

«Слишком рано еще говорить, каким образом русский режим себя уничтожит… Но так или иначе, русский режим либо пойдет по пути демократии, либо погибнет. Огромная, непобедимая, вечная рабовладельческая империя, о которой, кажется, мечтает Бернхем, никогда не будет создана, а если и будет, просуществует недолго, потому что рабовладение более не является основой для человеческого общества».

Как известно, фактическая попытка демократизации и стала непосредственной причиной гибели режима.

В своем анализе независимой роли, которую играют бюрократия и класс управленцев, Бернхем, и с этим Оруэлл согласился, оказался прав: для этой работы он адаптировал ранние работы Макиавелли и его более поздних последователей, Моску, Парето и Михельса (некоторые из них симпатизировали «корпоративной» версии фашизма Муссолини). Оруэлл сам очень быстро распознал смысл, несомый появлением ядерного оружия (в мире, управляемом никому не понятными экспертами и технократами).