Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

И, самое главное, пишет А. Солженицын, главнейший аргумент в защиту русской души. Это тот несомненный факт, что на самом деле советская идеология, советская правда была отторгнута душами значительной части населения. Оно было „меньшинством“ в процентном отношении, но все-таки многомиллионным „меньшинством“. По крайней мере, как я помню со времен своего отрочества, в моей родной Одессе никто не воспринимал всерьез то, что говорило радио, о чем писала газета „Правда“. И здесь я абсолютно согласен с А. Солженицыным, что в этом недоверии ко всему официальному было даже что-то болезненное. Ведь на самом деле „не каждое слово в газете была ложно“. Но, несомненно, является полным бредом рассуждение некоторых уже нынешних политологов, что якобы трагедия современной России состоит в том, что она утратила „веру в будущее, характерную для советского человека“. Согласен с А. И. Солженицыным, что мы сейчас на пороге двадцатых годов XXI века, как и в его времена, „видим себя и 30-е годы не на том месте и не в том виде, как на самом деле мы и они были“. То обожествление Сталина и та вера во все, без сомнения и без края, совсем не были состоянием общенародным, а только – партии; комсомола; городской учащейся молодежи; заменителя интеллигенции (поставленного вместо уничтоженных и рассеянных); да отчасти – городского мещанства (рабочего класса)… было и городское меньшинство, и не такое уж маленькое, во всяком случае из нескольких миллионов, кто с отвращением выдергивал вилку радиотрансляции, как только смел; на каждой страницы каждой газеты видел только ложь, разлитую по всей полосе; и день голосования был для этих миллионов днем страдания и унижения. Для этого меньшинства существующая у нас диктатура не была ни пролетарской, ни народной… а – захватной диктатурой коммунистического меньшинства… Не все сплошь было и отвратно в нашей жизни, и не каждое слово в газетах была ложь – но это загнанное, затравленное и стукачами обложенное меньшинство воспринимало жизнь страны – целиком как отвратность»[116].

И, «сказав о городе», пишет А. Солженицын, нельзя забывать о советской деревне. Ведь «довоенная деревня – вся, подавляюще вся была трезва, несравнимо трезвее города, она нисколько не разделяла обожествления батьки Сталина (да и мировой революции туда же). Она была просто нормальна рассудком, и хорошо помнила, как ей землю обещали и как отобрали; как жила она, ела и одевалась до колхозов и как при колхозах: как со двора сводили теленка, овечку и даже курицу; как посрамляли и поганили церкви»[117]. И, конечно, примером тотального сопротивления умом и душой советской жизни является образ дяди Иннокентия, Авенира, выжившего участника демонстрации января 1918 года в защиту Учредительного собрания. Это дядя Авенир спрашивает Иннокентия: «…где границы патриотизма? Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство? Пособлять ему и дальше губить народ?». И еще более страшная мысль: «Трагическая война. Мы родину отстояли, и мы ее потеряли. Она окончательно стала вотчиной усача. Самая несчастная война в русской истории»[118].

И здесь А. Солженицын подходит к самой болезненной теме, к причинам ожидания частью «меньшинства» прихода немцев как освободителей от ненавистной для них советской системы. И, кстати, описание этой проблемы, этой неприглядной правды о войне Солженицыным ничем не отличается от того, как ее описывает Василий Гроссман в своем романе «Жизнь и судьба». И эти настроения русского мужика в начале войны, связанные с надеждой на освобождение от советской системы, от ненавистного Сталина, показывает, ссылаясь на факты, А. Солженицын, носили массовый характер. «А к тому же, – пишет А. Солженицын, – навалилось еще невиданное для русской памяти поражение, и огромные деревенские пространства от обеих столиц и до Волги, и многие мужицкие миллионы мгновенно выпали из-под колхозной власти, и – довольно же лгать и подмазывать историю! – оказалось, что республики хотят только независимости! деревня – только свободы от колхозов! рабочие – свободы от крепостных Указов! И, – продолжает А. Солженицын, – если бы пришельцы не были так безнадёжно тупы и чванны, не сохраняли бы для Великогермании удобную казённую колхозную администрацию, не замыслили бы такую гнусь, как обратить Россию в колонию, – то не воротилась бы национальная идея туда, где вечно душили её»[119].