Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

И самым неоспоримым свидетельством антисоветских настроений подавляющей части русского крестьянства, напоминает А. Солженицын, является «всенародное движение Локтя Брянского: создание автономного русского самоуправления еще до прихода немцев и независимо от них, устойчивая процветающая область из 8 районов, более миллиона жителей. Требования локотян были совершенно отчётливы: русское национальное правительство, русское самоуправление во всех занятых областях, декларация о независимости России в границах 1938 г. и создание освободительной армии под русским командованием. С хлебом-солью встречали немцев и донские станицы. Уж они-то не забыли, как их вырезали коммунисты: всех мужчин с 16 до 65 лет»[120].

И в этой части «Архипелага Гулаг», где А. Солженицын рассказывает об ожиданиях антисоветски настроенной части советского общества, связанных с природой немцев, он обращает внимание на изначальную противоречивость, неоднозначность самого этого факта перехода сотен тысяч, более миллиона советских мужчин на сторону врага во время войны. С одной стороны, предательство, но, с другой стороны, протест против ненавистной советской власти, против советского рабства, проявления способности русской души сопротивляться. Вот такой неожиданный аргумент, как считает А. Солженицын, подтверждающий, что советская система не убила русскую душу. И здесь А. Солженицын просто повторяет Ленина, который мечтал о поражении национального русского правительства в «империалистической войне», повторяет философию Циммервальда. Более того, обращает внимание А. Солженицын, страшная правда была и у тех, кто сам брал оружие, чтобы идти «лоб-на-лоб против Красной армии». Помните у Ленина: «Угнетенный класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием, иметь оружие, заслуживал бы лишь того, чтобы с ним обращались, как с рабами». Так вот, «на гордость нашу показала советско-германская война, что не такие-то мы рабы, как нас заплевали во всех либерально-исторических исследованиях: не рабами тянулись к сабле снести голову Сталину-батюшке… Эти люди, пережившие на своей шкуре 24 года коммунистического счастья, уже в 1941 знали то, чего не знал еще никто в мире: что на всей планете и во всей истории не было режима более злого, кровавого и вместе с тем более лукаво-изворотливого, чем большевистский, самоназвавшийся „советским“. Что ни по числу замученных, ни по вкоренчивости на долготу лет, ни по дальности замысла, ни сквозной унифицированной тоталитарностью не может сравниться с ним никакой другой земной режим, ни даже ученический гитлеровский, к тому времени затмивший Западу все глаза. И вот – пришла пора, оружие давалось этим людям в руки… Когда началась советско-германская война – через 10 лет после душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора (шесть миллионов мертвых и даже не замечены соседнею Европой), через 4 года после бесовского разгула НКВД, через год после кандальных законов о производстве, и все это – при 15-миллионных лагерях в стране и при ясной памяти ещё всего пожилого населения о дореволюционной жизни, – естественным движением народа было – вздохнуть и освободиться, естественным чувством – отвращение к своей власти»[121].

И, наверное, самым бесспорным фактом, что для многих и многих советская власть была чужой, настаивает А. Солженицын, являются идущие в 1943 году за отступающими немцами обозы, десятки тысяч мирного населения беженцев, женщин и детей. Этих тысячи рисковали многим. Но самым страшным для них было возвращение советской власти.

Заключение