Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

И Василий Розанов, в силу своего мирочувствования, понимает, что за так называемой борьбой за справедливость стоит борьба с жизнью вообще, страсть самоистребления. За русским «нигилизмом», считал он, стоит отрицание жизни вообще. Нигде, считал В. Розанов, не выражено так сильно отношение к человеку как средству, как в учении о революции. Кредо консерватизма, русского консерватизма, считал он, состоит в том, что в отличие от кредо революционеров он, консерватизм, связывает созидание будущего с тем, что уже есть, а революционеры, говорил Василий Розанов, предлагают строить будущее на кладбище того, что было, т. е. на том, что «было разрушено до основания». Но, предупреждал В. Розанов, на том, что «было разрушено до основания», уже ничего жизнеспособного построить невозможно. Вот почему Розанов видел в русской революции только уничтожение будущего России, помеху ее прогрессу и историческому развитию. Создать на разрушенном до основания невозможно. И в России произошло то, что предвидел Василий Розанов, а именно то, что все же созданный Лениным и Сталиным «социализм» после того, как старая Россия была разрушена революцией до основания, «через три четыре поколения умрет» и не оставит после себя ничего, абсолютно ничего. Еще в своем «Коробе опавших листьев», написанном задолго до революции, в 1912 году, Василий Розанов предсказал судьбу построенного в России «социализма», а именно то, что в России «пройдет как дисгармония». «Всякая дисгармония пройдет, а социализм – буря, дождь, ветер… Взойдет солнышко и осушит все, и будут говорить как о высохшей росе: „Неужели он (социализм – А. Ц.) был… и барабанил в окна град: братство, равенство, свобода“».

Поразительно, В. Розанов еще за 5 лет до ленинского Октября видел судьбу приходящего в Россию социализма, видел, что после него ничего не останется. А Николай Бердяев, наблюдая за «ненавидением» русского социализма, целых 30 лет никак не мог согласиться с тем, что лежащая в его основе, как говорил Василий Розанов, «дисгармония», т. е. противоестественное, ничего в себе не несет и ровным счетом ничего не оставит после себя. И совсем не случайно «Русская идея» Николая Бердяева, опубликованная в 1946 году во Франции, вызвала резкую критику в эмигрантской среде. Для Бердяева, в отличие от Василия Розанова, советская Россия не есть воплощенное в жизнь «ненавидение» жизни, а, напротив, история «света с Востока, который должен просветить буржуазную тьму Запада». Он, Николай Бердяев, говорил, что русский коммунизм несет в себе «свою правду» и прежде всего «раскрытие возможности братства людей и народов». Он настаивает, что «русская революция пробудила и расковала огромные силы русского народа, и в этом ее главный смысл»[147].

В русском коммунизме Николай Бердяев видит не просто русскую судьбу, момент внутреннего развития русского народа, а ступеньку на пути «в высшую стадию, которая наступит после коммунизма». В новом советском человеке Н. Бердяев видит прежде всего «хорошие черты» нового, душевного типа личности. Он считает, что в «произошедшем у нас разгроме духовной культуры есть только диалектический момент» и что «все творческие идеи прошлого вновь будут иметь оплодотворяющее значение», что русская «духовная жизнь не может быть угашена, она бессмертна»[148].

И все это – трагедия позднего Бердяева, пожертвовавшего ценности гуманизма, ценности человеческой жизни во имя своего русского мессианизма, во имя своей веры в особый эсхатологический смысл русской революции. И трагедия Николая Бердяева как мыслителя подтверждает правоту Василия Розанова, что любой мессианизм не только несет в себе смерть, но и оправдывает преступления. С точки зрения Василия Розанова вообще нынешний европейский мессианизм породил «самоуверенность нынешней европейской цивилизации, которая на самом деле является не столько „христианской“, сколько „Содомской“, бесстыдной и нахальной, порочной и зараженной, как ни одна еще до нее»[149]. Конечно, философия В. Розанова – это восстание против мессианизма, который не просто не дает нам возможность увидеть мир, который есть, но и насилует этот человеческий мир и человеческое бытие.

И снова характерное для В. Розанова ощущение самоценности того мира, который есть и какой дает ему возможность увидеть, что наш русский мессианизм не просто несет в себе опасность, но и заражает наши русские души фанаберией якобы русской исключительности, дающей нам, русским, право на то, на что бог не дал права другим народам. На мой взгляд, до сих пор актуально предостережение В. Розанова об опасности мессианизма, в каком бы народе он ни проявлялся. «У русских – мессианизм славянофилов и главным образом Достоевского, оказавшийся в знаменитом монологе Ставрогина о „народе-Богоносце“ и в речи Достоевского на открытии памятника Пушкину. Удивительно, что никому не пришло на ум, как это место опасно. То есть как опасно вообще и всемирно стремиться к неравенству, исключительности, господству».