Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

И поразительно, что якобы атеист В. Розанов ощущает аморализм, противоестественность, антихристианскую сущность так называемой «русской идеи», самой веры в особую историческую миссию русского народа, русского «социализма», а верящий в царство Божье, в загробную жизнь Н. Бердяев наступает ногами на суть христианства, на идею морального равенства людей как тварей божьих. И это поразительно. Николай Бердяев спокойно ставит свою мессианскую «русскую идею» рядом с германским мессианизмом и говорит: «Русская идея в чистом виде есть идея осуществления правды, братства людей и народов. Она наследует идею, заложенную у пророков, в вечной истине христианства, у некоторых учителей Церкви, особенно восточной, в исканиях правды русским народом». И здесь же, без комментариев Николай Бердяев продолжает: «Германская идея есть идея господства избранной расы, расы господ над другими расами и народами, признанными низшими»[150].

И Николай Бердяев не чувствует того, что чувствует В. Розанов, что если даже «национальную идею» вы связываете с правдой, с братством народов, то вы все равно проповедуете «неравенства», «идею исключительности», ибо и в этом варианте, как и у немцев, у вас русский народ оказывается «высшей расой», пришедшей спасать мир и «народы второго сорта», которым якобы бог отказал в праве на особую миссию. В своей книге о Николае Бердяеве Ольга Волкогонова обращает внимание на то, что русские философы – и Владимир Соловьев, и Евгений Трубецкой, как и Василий Розанов – были категорическими противниками так называемой особой «русской идеи», видели ее исходную несовместимость с христианством. Владимир Соловьев говорил о том, что «национальная идея состоит не в том, что народ сам думает о себе во времени, а в том, что думает о нем Бог вечности. Вряд ли русские взыскуют религиозной правды, вряд ли истина (христианство) состоит в особом национальном способе ее усвоения. Е. Н. Трубецкой с полным основанием критиковал мессианские идеи Бердяева, обращаясь к новозаветным текстам и напоминая ему слова апостола Павла о том, что человечество – как дерево, у которого корнем является христианство, а отдельные народности – лишь ветвями: если корень свят, то и ветви питаются его соком, и ни одна из них не может превозноситься, ибо не она – корень дерева. Для него было очевидно, что „с точки зрения этого органического понимания взаимных отношений мессианского и народного ясно обнаруживается ложь всяческого национального мессианизма… А смягченный мессианизм, утверждающий особую к нам близость русского Христа, превращается в явно фантастическое суждение, будто на всенародном древе жизни отдельная ветвь нам ближе корня“. Для Бердяева, который был человеком верующим, но не „воцерковленным“, склонявшимся к религиозному модернизму, такая аргументация с помощью евангельских текстов не была достаточно убедительной»[151].

И что поразительно. Василий Розанов еще до начала воплощения в жизнь так называемой «русской идеи» ощущает, видит кровь, насилие, муки человеческие, которые породит русский мессианизм. А Николай Бердяев уже живописует то, что у него перед глазами, живописует зверства, жестокость большевизма, видит, что «коммунистическая диктатура» совершила «жестокие насилия над крестьянами», видит «уродливость большевизма во всем», и даже «в выражении лица», видит, что русский коммунизм «породил неслыханную тиранию», но, тем не менее он ищет оправдания этим преступлениям большевизма, оправдывает муки, гибель миллионов людей, ибо, как я уже выше сказал, видит во всех этих муках русского человека «религиозно-апокалиптический смысл», якобы возвышающийся над «повседневной жизнью», видел во всем этом воплощение в жизнь славянофильской русской идеи. Задолго до своей «Русской идеи», опубликованной в Париже в 1946 году, которая вызвала шок у русской эмиграции и в которой Николай Бердяев утверждал, что «советская конституция 1936 года создала самое лучшее в мире законодательство о собственности», ибо в ней «личная собственность признается по форме не допускающей эксплуатации»[152], а именно в книге «Истоки и смысл русского коммунизма», изданной до войны, в 1937 году, он настаивал на том же, на том, что из большевистской «Москвы, из Кремля исходит свет, который должен просветить буржуазную тьму Запада». И Николай Бердяев продолжает: «Даже старая славянофильская мечта о перенесении столицы из Петербурга в Москву, в Кремль, осуществлена красным коммунизмом. И русский коммунизм вновь провозглашает старую идею славянофилов и Достоевского – „ех Oriente lux“»[153].