Виктор Ерофеев, как он пишет, оказавшись в Польше по семейным причинам, подружился как раз с героем-подпольщиком Адамом Михником, который действительно начинал свою борьбу за освобождение Польши с улицы, который как я знаю, нес в своем сознании традиции польской «левицы». Отсюда и снова восстание Адама Михника, правда, только умом и душой, против, как он считает, ультраконсерватизма пришедшей к власти партии Ярослава Качиньского, партии «Закон и справедливость», отсюда его убеждение, которое разделяет и Виктор Ерофеев, что консерватизм нынешней власти стал препятствием на пути окончательного возвращения Польши в Европу. Отсюда, от того, что я и Виктор Ерофеев, живя в Польше, совращали свои советские души различными «польскостями», наверное и наше различное отношение к тем угрозам духовному здоровью поляков, которые, с точки зрения автора рецензии, несет в себе ультраконсерватизм нынешней власти, т. е. те угрозы, которые несут в себе традиции польской религиозности. Хотя, честно говоря, о чем я никогда вслух не говорил, мое понимание европейскости и, как мне кажется, моя глубинная европейскость, сложилась у меня в детстве в самой Центральной Европе, в многонациональной Трансильвании, где в окружении румын, венгров, трансильванских немцев и итальянцев я сформировался как человек. И, как я понимаю, при всех недостатках моей биографии я очень выиграл в жизни, что в детстве, благодаря маме, я стал православным воцерковленным мальчиком, каждое воскресенье посещал церковь и, на самом деле, пронес через всю жизнь в своей душе ощущение Бога, которое у меня сложилось в детстве. Честно говоря, я пришел на философский факультет, чтобы расширить сложившиеся у меня еще в юности доказательства существования Бога. И я не могу понять, почему многие представители нашей интеллигенции считают, что воцерковленность, вера в Бога, знание Библии мешает человеку погрузиться в универсальные гуманистические ценности Европы. Именно по этой причине я восстаю против попыток отделить европейскость от воцерковленности, от веры в Бога, восстаю против убеждения и Адама Михника, и Виктора Ерофеева, что якобы воцерковленность поляков мешает им полностью пройти путь в Европу. Не может христианство противостоять универсальным ценностям Европы, ценностям свободы, ибо, как показал Федор Достоевский, именно идея свободы выбора, идея личной ответственности за сделанный выбор лежит в основе христианства. И беда нашего русского православия состоит в том, что в нем осталось многое от аскетического православия Византии. В нем мало любви к человеку, в нем мало ценится жизнь на грешной земле. Не забывайте, Константин Леонтьев обвинил Достоевского в симпатиях к католицизму за то, что тот связал христианство с любовью к ближнему. Беда нынешних поляков, как я покажу дальше, не в их католической воцерковленности, а в том, что своей, появившейся у них верой в свой особый польский путь, о которой говорит Виктор Ерофеев, они изменяют сути христианства. Впрочем, как и изменяют сути христианства и русские славянофилы своей верой в особую миссию России, в особую «русскую правду». Дмитрий Мережковский, критикуя славянофильские увлечения того же Николая Бердяева, обращал внимание на то, что в древе жизни, созданном Богом, все национальные ветки равны.