Почта с восточного побережья

— Слыхать… Как в воду канул. Жив ли? Ну! — Авдей стукнул кулаком по лавке, и дерево хрустнуло под ним. — Филька где? Пусть мешки мне через забор перекинет.

На дворе он с маху уткнул Арсения Егорыча сопаткой в сугроб, после недолгой борьбы отправил следом и Фильку, посмеялся, глядя, как они выкарабкиваются оттуда, потом, подставив лыжи, перебрался через забор, и Филька подал ему наверх оба мешка.

18

Насчет дележки войн Авдей был прав. Судьба и батюшкины денежки Арсения Егорыча от воинских обязанностей оберегали.

Когда весть о нападении желтощеких японцев на цареву крепость Порт-Артур дошла до Наволока, Арсений Егорыч служил приказчиком на рогачевской мукомольне, старший брат его Авдей отбывал последний год действительной службы в кирасирском его высочества великого князя Сергея Михайловича полку, младший же брат их Антон, по спискам уездного воинского начальника, за малую мзду числился наложившим на себя руки.

Так что биться с воинами микадо довелось одному Авдею, да и то лишь потому, что был он за неуемную строптивость разжалован из богатырей-кирасиров и послан с резервным артиллерийским дивизионом в Маньчжурскую армию под Мукден. Там опальный Авдей сумел отличиться, прикрывая отход пораженной армии на Сыпингайские позиции, за что лично главнокомандующим Куропаткиным был ему прицеплен на солдатскую рубаху солдатский Георгиевский крест. За этот же подвиг Авдей осчастливлен был восстановлением в кирасирах, что принесло ему лишний год строевых тренировок в Царском Селе.

В Наволок Авдей вернулся закоренелым холостяком, усачом и ёрником, так что отец его, Егор Василич, к тому времени немощью вынужденный неделями лежать в постели, вызвал Авдея однажды поутру, пока он опохмелиться не успел, пред свои очи и заявил ему в присутствии святоозерского келаря отца Самуила и наволоцкого протоиерея отца Прохора:

— При отцах сих благочестивых говорю тебе, Авдей, жеребец стоялый! Невзирая на все твое геройство тако и в завещание вписано будет: пока не образумишься, позволяю тебе доступ иметь в сторожку за Сташиной нивой, и только. Имущество мое отписываю равно на святоозерскую обитель да на брата твоего Арсения. Коли образумишься, иди в том поверься святым отцам, покаяние прими, кое наложат. И тогда отойдет тебе по их рассуждению часть того, чем Орся владеет, но не более трети. Но допрежь того должон ты хозяйством заняться, дабы вся волость хозяином тебя видела. Понял ли ты меня?

— Еще как понял, тятька! Только ну его к ляду, это хозяйство, — ответствовал Авдей, стоя перед ними навытяжку, как пред трибуналом, однако вольно покусывая конец светлого уса, — пусть оно лучше попам достанется!

— Святая церковь и так мною обижена не будет, — дрогнув хилой бородкой, возразил Егор Василич и с укоризной глянул на оживившихся святых отцов.

— Ну тогда исхлопочи мне пачпорт. Я Расею, ка-анечно, из края в край проехал, да ведь и пешком пройти интересуюсь.

— Что же… будет тебе пачпорт, только чтоб в губернии о походах твоих и пес не унюхал! Может, странствия тебя к хозяйству да святости лицом обратят, а может, и без носу вернешься… Плотское прет из тебя, Авдей!.. Вспомни, сказано от Иоанна: «Рожденное от плоти есть плоть, рожденное от духа есть дух»… — Егор Васильевич высунул из черного рукава тонкую, бледную, как восковая свечка, руку. — Вспомни, что и святой апостол Петр молвил: «Всякая плоть — как трава, и всякая слава человеческая — как цвет на траве; засохла трава и цвет ее — опал…» Усы крутишь, ржать тебе охота? Ступай с глаз моих!

— Како там ржать, тятька! — ответил Авдей, потянулся с жалостью к отцу, да лишь погладил сквозь одеяло его недвижное колено. С тем и расстались навсегда.

…Где Авдей год пропадал, неизвестно, а на второй в бурлаки попал (позднее сам в Наволоке проговорился, что Волгу от Вышнего Волочка донизу прошел — бросил лошажью эту работу: в постромки с утра до ночи впряжен, как тяжеловес-першерон, к концу дневного перехода ноги до того в землю доупираются, что впрямь как копыта становятся и даже о хомуте мечтать начинаешь).

Бурлацких артелей на Волге осталось наперечет, люд в них странный, тихий, то ли за веру гонимый, то ли от тюрьмы хоронимый, — кто полиции, кто баб боится. Да и хозяевам невыгодно — пароходы плицами воду лопатят, по реке только звон стоит, а тут расшиву вниз по течению мужики бечевой еле тянут, Волга их обгоняет. Какой с артели прибыток — такова ей и плата. Авдей в Астрахани заработок за час спустил и подался в крючники.

Тут работа была веселая и с азартом, с хмелем и похмельем невозбранимым, и Авдей у крючников по всем статьям был в чести. Да опять надоело: силу прикладываешь, будто вол, все по одному и тому же кругу, в подпитии с босяками покуражишься, девку приблудную приласкать и то путем не дадут, пьяницы, держатся за твои портки, как малые дети, а свои дети поди знай у кого где.