Почти как люди

И тогда я понёс бред. Что-то вроде: "у меня вместо души – руины, и ещё не пришло время возводить на их месте новые дворцы. Дело, конечно, не в тебе – ты молодая и перспективная, у тебя ещё все будет, и в неограниченных количествах. А я – так, отработанный материал, мой номер шестнадцатый, поэтому лучше тихонько постою в сторонке…". И так далее. Однако этот бессмысленный, насквозь лубочный бред, произвел некоторый эффект – Алиса вдумчиво молчала, и слезы, вопреки моим ожиданиям, не бежали по ее щекам. Только теперь я понял, что говорю на единственно понятном ей языке – на том, которым говорят друг с другом герои подростковых кинокартин и книг. Да и вообще – важно было не что я говорю, а как. Говорил же я правильно – со светлой грустью, лёгкой хрипотцой лирического героя в голосе и взглядом старой тягловой лошади, которую завтра хозяин пустит на колбасу. Закончив же этот поэтический монолог, я замолчал, машинально вертя в пальцах окурок.

– Тогда поцелуй меня,– внезапно попросила девочка,– поцелуй в последний раз.

– Нет!– я с излишней агрессивностью рубанул воздух рукой,– за этим "последним" поцелуем будет ещё и ещё.

Мне и это показалось правильным – сразу провести границу, дабы у нее не осталось лишних надежд. Хотя подходят ли такие мерила, как "правильно" и "не правильно" для подобных ситуаций?

Алиса вздохнула.

– Может тогда хотя бы проводишь до номера?

Я согласился, и, доведя ее до самой двери, осторожно попрощался.

– Я все равно буду любить тебя!

"А вот это сколько угодно"– подумал я, а вслух горестно выдавил:

– Не надо. Ищи свою дорогу!

И всё-таки я мерзавец.

***

В номере меня ждал воскресший из мертвых Жора – он задумчиво перелистывал страницы книги, которую я ещё днем оставил на прикроватном столике.

– А не плохо ведь написано,– снисходительно похвалил он классика, без сомнения нуждавшегося в его одобрении.

– Да,– согласился я,– более чем.

И уже собрался было рухнуть на кровать – слишком уж много пришлось на сегодня утомительных событий – но Жора красноречивым жестом остановил меня.

– Есть разговор,– на полном серьёзе пояснил он.

– Что стряслось?

– Да ничего такого, просто разговор.

– А под пиво этот разговор не зайдёт? А то у меня только что уже был один – так после него в горле все пересохло.

– Нет, не зайдёт,– Жора покачал головой,– об этом, в общем, разговор и будет.

– Ну тогда говори, не тяни резину.

Жора выдержал минутную паузу, видимо, чтобы придать предстоящему разговору ещё больше важности, а потом начал:

– Мне поручено Мариной Викторовной взять над тобой шефство. Теперь у тебя будет сухой закон. И вообще – давай без выкрутасов.

От неожиданности я сел – благо, кровать была рядом.

– Жора, ты чего, белены объелся?

Переводчик даже не посмотрел на меня, сделав вид, что слишком заинтересован книгой, и продолжил, говоря будто самому себе:

– И знаешь, я с Мариной Викторовной полностью согласен – так не пойдет. Ты, понимаешь, своим поведением компрометируешь весь наш коллектив. Был бы ты один – пожалуйста, веди себя, как хочешь. Но ты не один, поэтому, будь добр, соответствуй общему моральному облику…

"Жора, да ты ли это?– захотелось возопить мне,– тот, которому ещё вчера, по его собственным словам, так выпить хотелось, что аж голова кружилась?! Который сам предлагал при любом удобном случае опорочить этот самый моральный облик?!"

– Я бы не хотел читать тебе нотаций,– тем временем продолжал он,– но, раз уж мне велено взять тебя на поруки… Пойми, ты – отличный парень, но у нас ведь деловая поездка, а не пикник. Да и вообще – какой пример ты подаёшь всем остальным? В частности мне?

Кажется, я впервые открыл для себя, что потерять дар речи – это не просто метафора.

– Теперь буду следить за тобой, ты уж извини. Спать ложимся не позже двенадцати, встаём в восемь, и обязательно на завтрак. Ты, кстати, знал, что завтрак – это самый важный прием пищи? Я, например, не знал. Твои суточные на время поездки теперь тоже получать буду я, чтобы они не ввели тебя во искушение. Не бойся, все будет под расписку – столько-то получил, столько-то отдал. Это ведь даже хорошо – меньше потратишь здесь, больше домой привезёшь. Да и вообще, не принимай все это близко к сердцу. Будешь у меня, как у Христа за пазухой, веришь? Я, конечно, в Христа не верю, но, думаю, за пазухой у него ахуенно.

Я, по-прежнему не говоря ни слова, встал – в голове у меня что-то предательски звенело, как звенит ложечка в пустом стакане, забытом на столике несущегося вдаль вагона-ресторана.

– И ещё я брал твой нож, помидорку порезать, но забыл помыть. Не обижаешься?

– Нет,– отвечаю, не узнавая собственный голос,– не обижаюсь. Я когда им волосы на яйцах брею – тоже потом не мою.