Почти как люди

Дуболом лишь качает головой, дорогу уступать не собирается.

– ну, значит я тебе сейчас устрою,– выношу вердикт.

– Только не здесь,– спокойно так, почти что нежно предупреждает меня эта живая глыба в костюме,– давай на улице.

Что ж, на улице – так на улице. Выходим, я демонстративно сбрасываю пальто, дуболом смахивает с пиджака несуществующую пылинку, и от этой его непоколебимой уверенности в собственных силах я становлюсь ещё злее, и обещаю сам себе во что бы то ни стало, если не покалечить эту самоуверенную морду, то хотя бы порвать пиджак. Количество выпитого и кровожадный азарт человека, вот уже как с месяц занимающегося боксом, берут свое – я принимаю стойку, упираю в противника наполненный ледяной злобой взгляд исподлобья. Дуболом с непоколебимым безразличием шагает навстречу, и когда я уже собираюсь сделать первый выпад, чтобы коротко и хлестко садануть по наглому подбородку, охранник вскидывает руку, и в лицо мне с шипением бьёт струя из самого обыкновенного перцового болончика- такой можно свободно приобрести во многих подземных переходах столицы. В последний момент я успеваю вскинуть руку и прикрыть лицо. А дальше приятного мало – глаза застилает бурая, пульсирующая болью пелена, воздух отказывается протискиваться в лёгкие. А главное – обидно. Обидно до волчьего воя, рвущегося против воли сквозь стиснутые зубы, потому что подлость, подлость, подлость! Вовремя подоспевшие товарищи, обхватив мое яростно молотящее кулаками по воздуху тело, прячут несостоявшегося бойца в такси, а я все пытаюсь унять бритвой вспарывающий внутренности кашель, и протереть глаза, чтобы хотя бы увидеть лицо этой сволочи, чтобы запомнить, с каким выражением принято совершать подобные поступки…

Сколько с тех пор прошло лет, а я до сих пор бываю потрясающе не готов к самой элементарной человеческой подлости…

И вот ангелоподная старушка жмёт на кнопку, а я весь подбираюсь, как дикий зверь перед прыжком, ожидая, как обычно, наихудшего. Но наихудшего не произошло – спустя минут пять в палату вошла всего лишь симпатичная молодая медсестра. Завидев очнувшегося меня, она сразу засуетилась, и очень быстро заговорила по-немецки.

– Не понимаю,– отвечаю я ей,– донтандэстэнд. Нихтферштейн.

Медсестра задала мне ещё несколько вопросов, наверное, в надежде, что внезапно меня осенит, и я заговорю на ее родном языке, а потом не на долго ушла, и вернулась уже с пожилой, тощей женщиной, тоже в белом халате.

– Привет,– уже по-русски, хоть и с сильным акцентом, сказала женщина,– как ты себя чувствуете?

– Ничего,– говорю,– жить пока буду.

– У тебя случится орморок. Твои друзья вызвать помощь, и доставить тебя в наш хоспитал.

"Понятно,– думаю,– что это за друзья такие. Жора с Мариной Викторовной постарались, как пить дать".

– У тебя давление сильно упасть, и случится орморок. Пока везти тебя в хоспитал, мы вводить лекарство, чтобы ты стал хорошо, и начал спать.

– Спасибо.

– Ты точно хорошо тебя чувствуете?

– Прекрасно,– я позволяю себе улыбку, которая должна внушить уверенность в моем великолепном самочувствии.

И, чтобы мне окончательно поверили, я потянулся и благостно зевнул с видом человека, который вот только сейчас проснулся, и более чем рад наступившему новому дню. Затем я наощупь совершил беглую ревизию карманов, в которых, однако, не прощупывалось ничего, кроме мятой пачки сигарет.

– Простите, а я могу воспользоваться чьим-нибудь телефоном?

Тощая женщина кивнула, протянула мне свой.

– Интернет работает?

Снова кивок.

Несколько минут я потратил на то, чтобы установить на предоставленный мне телефон простенькую программку, затем вбил нужный номер, прижал аппарат к уху.

– Да, слушаю,– почти сразу отозвалась трубка.

– Жора, привет. Это я.

– Ого!– восхитился переводчик,– ну, как здоровье?

– Нормально. Слушай, не мог бы за мной заехать кто-нибудь из наших, чтобы забрать отсюда? У меня, сам понимаешь, ни денег, ни документов. Даже телефона нет.

– Старик, да я бы с радостью, но, увы, никак. Сейчас в поезд до Дрездена только погрузились, у нас ведь там концерт послезавтра. Ты не переживай, вещи твои мы захватили с собой. А тебя потом заберём, на обратном пути, я думаю. Ты полежи там пока недельку, подлечись как следует. Все оплачено, ты не думай!

– Жора, да как же квартет без меня…

– Извини, старик, связь прерывается, потому что поезд поехал уже. Ну, до скорого. Не скучай!

И на этом разговор был окончен.

Я медленно перевел взгляд с собственной руки, державшей чужой телефон, на медсестер, а с них – на снежно белый потолок с одной-единственной, новенькой лампой дневного света. Наверное, улыбка слишком уж красноречиво сползла с моего лица, потому что тощая женщина взволновано осведомилась:

– Что-то случится?

– Жизнь случилась,– ответил я ей своей излюбленной присказкой, которой она, разумеется, не поняла.

– Тебя надо отдых. Много отдых! Много еда и сон. Ты меня понимать?

Я кивнул.

– Когда приезжать твои друзья?

– Друзья мои в овраге лошадь доедают,– зачем-то огрызнулся я.