Почти как люди

Мир вокруг внезапно стал удивительно не знакомым, словно я оказался в нем впервые. Огромный, не злой, но безразличный, говорящий на чужом языке… Где-то там, в его недрах, существовал таинственный город Дрезден – я знал об этом так же, как знаю, что где-то далеко-далеко есть Африка. То есть обладал абстрактным, совершенно бесполезным знанием, почерпнутым из дряхлого географического атласа в одной из многочисленных прошлых жизней. Впрочем, ни страха, ни паники я не ощущал. Только спокойная, грозная готовность противотанковой мины, и привычный весёлый азарт, который уже не раз вынуждал сплясать вальс на краю пропасти. Мне кажется, этот фитиль задорного любопытства, насмешливой удали, не затухнет внутри до тех пор, пока не улягусь в лакированный деревянный ящик, и хмурые, заплаканные люди не начнут рассказывать дикие, бездарные небылицы. Впрочем, благодаря все тому же фитилю, путь к лакированному ящику с каждым разом становится все короче. Ну и черт бы с ним. Приговоренного к мучительной смерти бросают в воду с камнем, привязанным к ногам, и терпеливо ждут, когда же он потонет, а утопленник, достигнув дна, лишь пожимает плечами, берет камень подмышку, и плывет по своим делам прочь – вот, как это обычно выглядит.

– Скажите, в вашем госпитале есть компьютер, которым я могу воспользоваться? Мне он очень нужен, честное слово.

– Есть, есть!– вновь с большим энтузиазмом закивала тощая медсестра,– ты хотеть его сейчас?

– Да,– говорю,– очень хотеть.

– Идти со мной, хорошо?

И я, вслед за ней, вышел из палаты. Госпиталь оказался небольшим – узкое, трехэтажное здание с высокими и чистыми окнами, длинными коридорами, просторными лифтами, в которых почему-то пахло персиками. В кабинете, куда меня привели, не было ничего особенного, если не считать образцового порядка – все бумажки на большом и блестящем письменном столе аккуратно разложены по стопочкам, на подоконнике и на полках книжного шкафа – ни пылинки, даже прохладный воздух, которым заполнял помещение крохотный, тихонько жужжащий кондиционер под потолком, казался стерильным.

– Это компьютер,– сказала медсестра,– ты можешь использовал ее.

– Спасибо.

– Я ждать тебя там, в коридор.

– Хорошо.

А дальше все просто. Просто и легко, как выйти весёлым зимним днём на улицу, оглядеть снег, пляшущее по нему босиком, ослепительное солнце, залпом хлебнуть ледяного, кружащего голову воздуха, и сказать что-нибудь правильное и честное, например: "Живу!". Пальцы мои ловко выбили дробь на новенькой клавиатуре, отдав хорошему немецкому компьютеру несколько ясных приказов, и вот из принтера уже ползут листы с изображенными на них картами. На этих картах уже проложен более-менее ладный маршрут от госпиталя до Дрездена, указаны все крупные трассы, станции железной дороги, мелкие городишки, волею судьбы оказавшиеся нанизанными на тонкую линию моего пути, как пестрые кольца на детскую пирамидку. Всего дорога должна занять не более двух суток – это, безусловно, хорошая новость. Затем все в том же кабинете, под столом, я обнаружил совершенно пустую урну, в которую был упрятан пластиковый мусорный пакет – извлекаю его, прячу в карман. Пригодится. И только после этого выхожу в коридор, спрашиваю у терпеливо ожидающей меня там медсестры:

– Скажите, мне положена еда?

Кажется, она не поняла. Тогда я указал на свой рот, и сказал:

– Есть. Кушать. Питаться. Ферштейн?

И, опять-таки, она интенсивно закивала.

А я не выдержал, и подмигнул.

***

Маленький, вполне себе уютный микроавтобус мчался по гладкой (ни единой трещинки, ни одного ухаба) дороге, неся в своем комфортабельном, обшитом мягкой бежевой тканью чреве одного водителя и всего двух пассажиров – меня, и какую-то молодую девицу лет, эдак, двадцати. На девице был туго обтянувший грудь, узкий топик леопардовой расцветки, больше напоминающий обыкновенную узкую полоску ткани, и джинсовая юбка, которой хватало лишь на то, чтобы прикрыть совсем уж пикантные участки тела. Я неоднократно ловил в прямоугольнике зеркала заднего вида цепкий, взволнованный взгляд водителя – он то выстреливал им в тонкие коленки барышни, сидящей сбоку от шоферского места, то в меня, облюбовавшего кресло в середине пустого салона. Сам водитель не был немцем – то ли турок, то ли араб… Колючий ёжик черных волос, крючковатый нос, мясистые губы, толстые и короткие пальцы, поглаживающие руль. "Эх, если бы не ты…– говорил мне его нервный взгляд в зеркале заднего вида,– я бы с этой мадемуазелью…"