Почти как люди

Он суетливо расплатился с водителем и потащил меня внутрь, сквозь холл, по лестницам, по коридорам, повторяя одно и то же. С огромным трудом мне удалось выяснить у него следующее: о причине моего отсутствия все узнали только сегодня с утра. До этого Жора всем говорил, что я остался погостить у какого-то друга, и скоро нагоню их своим ходом. А сегодня переводчик признался, что у меня возникли проблемы со здоровьем, потребовавшие срочной госпитализации. Марина Викторовна так разволновалась, что не спала две ночи, а ведь связаться со мной никак нельзя… Позвонили в клинику, но там сказали, что пациент ее уже покинул.

Я недоумевал. Выходило, что во всем виноват Жора. Но зачем он затеял всю эту историю с диким враньём, зачем ему понадобилось изолировать меня?

Зашли в номер к Марине Викторовне – на меня обрушилась тонна счастливых воплей, а под конец она даже расплакалась, отчего я совсем стушевался. Мне-то казалось, что все ополчились на меня, а на деле, оказывается, они молились на мое возвращение, ночей не спали… Пока Марина Викторовна обнимала меня, с опытностью профессионального самбиста прижимая к своему сладко пахучему, мягкому телу, я все думал, думал, и никак не мог придумать ни одного достойного ответа на многочисленные, роящиеся в голове вопросы. Ведь не может же все дело быть в самой обыкновенной  подлости? Ведь не могла же стагнация человеческого духа зайти настолько далеко? Что я, в конце концов, сделал этому Жоре? Мы ведь и знакомы с ним были всего несколько дней…

И тут я неожиданно для себя разозлился, причем в один миг – так от одной искры воспламеняется бензин. Дождавшись окончания слёзных объятий, я наскоро выведал, в каком номере живёт переводчик, объяснив свое резкое желание свидания с ним тем, что в том же номере находятся все мои вещи. Поднялся на нужный этаж, постучал в нужную дверь, и тяжело дыша дождался, пока она откроется.

Жора стоял на пороге в одних трусах, изо рта у него торчал  черенок зубной щётки. При виде меня, на его лицо наползло выражение какого-то дикого, животного ужаса, от которого я бы, наверное, и сам испугался, если бы не злость. Одним сильным тычком протолкнув оторопевшего переводчика в глубину номера, я вошёл, захлопнул дверь.

– Я вшообъяшну!– захлебываясь словами, зачастил Жора, забыв про зубную щётку во рту,– это прошто моя ошибка…

Дальше я уже не слушал, потому что больше подлости не люблю лишь когда пытаются эту самую подлость оправдать, тем более впопыхах. Вначале я аккуратно вынул у него изо рта щётку, а затем ударил – коротко, точно, и правильно, как если бы бил по привычной ко всему боксерской груше под чутким тренерским руководством. Вопреки моим ожиданиям, Жора не упал, а только отступил на несколько метров, схватившись за лицо. Я же одним своим шагом сократил дистанцию, и вновь ударил, только уже в такой ненавистный сейчас пухлый живот – теперь переводчик согнулся пополам, застонал. Очень хотелось ударить и в третий раз, например ногой, например по этой подлой физиономии, но в последний момент я передумал. Что изменит эта спокойная, выверенная, вроде бы необходимая жестокость? Неужели в другой раз этот гад не поступит так же? Да и не гад он никакой, а всего лишь невесть что возомнившая о себе шестерка. Даже битьё такого типа не доставляет совершенно никакого удовольствия – вроде бы и прав ты, когда лупишь этого слизня, а чувство все равно такое, словно замарался нечаянно. И ладно ещё, если бы он тоже дрался – так нет, лежит, подвывает тихонько, голову ручонками прикрывает… Вот и что с ним делать?

В дверь постучали, и я, пригрозив Жоре кулаком, открыл сам. На пороге стояла Алиса. Она сделала какое-то странное движение, будто сначала сильно захотела обнять меня, а потом вдруг передумала.

– Привет,– говорю,– ну, как вы тут, без меня?

Она улыбнулась, пожала плечами – мне показалось, что вот-вот расплачется. Но нет. Из-за моей спины, из номера, продолжали доноситься горестные стенания переводчика:

– Я же только пошутить хотел… Я же в воспитательных целях…

– Чем планируешь заняться?– спросила девочка, хотя я ясно видел, что спросить она хотела о чем-то совсем другом.

– Концерт ведь вечером,– отвечаю,– разыграться бы…

Она кивнула, несмело улыбнулась.

– Да и душ принять не помешает,– говорю, улыбнувшись в ответ,– после душа моя жизнь обычно  приобретает некоторые оттенки смысла.

А ведь всё-таки приятно. И даже не то, что все так искренне рады моему возвращению, а что  им не наплевать. Ведь не бог весть какой человек, а все равно волновались, переживали, ждали… И пусть даже завтра они обо всем забудут – ну и что с того? Зато сегодня…

Вообще, проявления по-детски искреннего небезразличия всегда приятны, а лично для меня – так даже трогательны. Помню, как однажды шел ранним утром на работу, и лежащий на лавке бомж, мимо которого я проходил, когда срезал путь к метро через скверик, приоткрыл один заплывший глаз, и сипло осведомился:

– Куда пиздуешь?