Почти как люди

Тем временем впереди, за лобовым стеклом, замаячил мост, нависающий над автобаном.

– Под мост не лезь, дятел,– сказал первый водитель.

– Чего это?

– А того, что по габаритам под ним не пройдешь. Видишь, какой он низкий… В объезд надо.

– Не бзди, у меня глаз-алмаз, проедем.

– а я тебе говорю – хрена с два мы проедем! Крышей, мать твою, зацепим!

– Я думал, ты просто дурак, а ты, оказывается, вообще дебил. Ещё и слепой, к тому же. Неужели не видишь, что нормально проедем?

Мост неотвратимо приближался.

– Душно, как душно! Сейчас давление скокнет!

– Давай в объезд, кретин!

– Заткнись, даун!

– Душно! Откройте окна!

Автобус скользнул под мост, и я зажмурился в предвкушении чего-то необыкновенного.

Раздался оглушительный скрежет – почему-то сразу вспомнилось, как в детстве съезжал с горки на старых, сваренных из узких полосок железа санках, и в тех местах, где горка была протерта до черной, мёрзлой земли, санки издавали звук, очень похожий на тот, что теперь вспарывал вязкое, полусонное автобусное нутро. В лицо пахнуло свежим весенним воздухом. Скрежет продолжался ещё секунд тридцать, а потом оборвался так же внезапно, как и возник, и пришедшая ему на смену тишина сообщила о том, что все кончилось. Автобус остановился.

Я осторожно открыл сначала один глаз, потом другой, и с лёгким, но приятным испугом уставился в синее, вспененное облаками небо, образовавшееся в том месте, где раньше был обтянутый бежевой тканью потолок автобусного салона. Повернув голову, я обнаружил, что крыша автобуса смята в неряшливую гармошку, и нависает теперь лишь над галеркой. Наверное, если бы кто-нибудь, к примеру бог, решил сейчас посмотреть на наш автобус сверху, представшая пред его взором картина больше всего напомнила бы вскрытую консервную банку с торчащей вверх крышкой, из которой пялятся своими большими мертвыми глазами шпроты, или, скажем, кильки в томате. Даже Алла Петровна перестала ныть, видимо, потеряв дар речи – ещё бы, теперь воздуха в салоне хватало с избытком. Все сидели в оцепенении, не решаясь даже вздохнуть громче положенного. Все тупо смотрели во внезапное небо над головами.

Первым из ступора вышел Полпальца – он встал со своего места, потянулся, шумно почесал пузо, и вразвалку, неторопливо двинулся вдоль по проходу, а дойдя до двери остановился, стукнул по ней кулаком.

На звук удара медленно повернулись несколько голов, в том числе и две водительских.

– Открывай!– приказал Полпальца.

Спустя несколько секунд дверь с тихим шипением отъехала в сторону, и серый кардинал виолончельной группы покинул автобус. Прошло ещё минуты три, и из ступора стали выходить другие – они тоже потянулись к выходу. Встал и я – чего сидеть-то? Автобус без крыши дальше не поедет – факт, значит, пока подгонят новый или починят этот, пройдет часа два, а то и больше. По салону молча пробежался инспектор, видимо, чтобы хоть чем-то себя занять и, тем самым, слегка придавить стресс, собирая мусорные пакеты, висящие на подлокотниках.

***

Слева от автобана располагался широкий, нежно зелёный луг, на котором, напоминая каких-то диковинных животных, пасся теперь оркестр. Я, не долго думая, присел в стороне ото всех на траву, блаженно закурил, подставив затылок солнцу, и с каким-то добродушным снисхождением взялся рассматривать пейзаж с покалеченным автобусом на обочине дороги и хаотично перемещающимися по лугу коллегами – так, должно быть, умудренный опытом отец глядит на своих детей, резвящихся в песочнице. Вот невдалеке прогуливаются Гусля и Катька, о чем-то оживлённо беседуя, облизывая друг друга взглядами, переполненными теплой симпатией, готовой в любой момент перерасти в жгучую страсть. А вот стоят и о чем-то азартно спорят Февраль, Гриша Агафьев и его жена, Галя, проигранная им же Февралю пару дней назад в честном и пьяном состязании по переползанию гостиничного коридора. Ох и не просто там все… Вон, как Галка на Февраля посматривает – с тайной надеждой и не слишком тайным кокетством. А Гриша вроде как не замечает, или только вид делает… У Февраля ведь и своя семья имеется, да только какое это имеет значение на гастролях? Здесь своя жизнь и свои законы, не имеющие отношения ни к морали, ни к общепринятым нормам поведения в здоровом социуме. Разумеется, это могло случиться и не на гастролях, но свобода, пусть и временная – лучший стимулятор подобных авантюр.

– Если долго на земле сидеть, можно генофонд застудить.

Я обернулся – она стояла в нескольких шагах от меня, смотрела сверху вниз и улыбалась. В первый миг я удивился, потом обрадовался, потом вспомнил, что затаил на данную особь женского пола ледяную злобу, а затем внезапно для себя помиловал ее, и опять обрадовался – наверное, все эти эмоции поочередно промелькнули на моем лице, потому что Алиса рассмеялась, продемонстрировав белые, как сахар, зубы.

"Какие хорошие зубы,– сверкнула у меня в голове совершенно несуразная мысль, как случалось всегда в моменты волнения,– прямо чудо, а не зубы. Всем бы такие".

Однако, я почти сразу встал, тем самым дав понять, что действительно пекусь о генофонде.

– Ну?– спросила она.