Почти как люди

– Не херня, а прыщ,– буркнул Полпальца,– у меня по синьке всегда прыщи лезть начинают.

Я не смог сдержать улыбки.

– У тебя, мужик, кусок фольги ко лбу прилип,– говорю,– хотя не знаю, может это из тебя железо по синьке прёт…

Все засмеялись, и обстановка разрядилась. Вода в биде уже начинала закипать.

Я не очень ловко поднялся с кафеля, вышел из ванной в не менее просторный номер, дошел до окна, за которым разлегся некогда враждебный к целому миру, а теперь такой безразличный ко всему город, раскрыл створку, высунулся по пояс, закурил – в номерах, конечно, запрещено, но кто мне сейчас указ? Мне, усталому, голодному, но отчего-то все равно счастливому – никто. Вот уже неделю, или даже две – не помню – мы живём по неизменному графику: утро, (головная боль, перегар, унылая физиономия в отражении зеркала) скудный гостиничный завтрак ( какие-нибудь сосиски с вареными яйцами на блестящих подносах, несколько кружек кофе, рассованные по карманам бутерброды с сыром и мясом), погрузка в автобус (салон уже давно пропах алкоголем, потными телами, духами из дьюти-фри, тушонкой, сырокопченой колбасой), девять, а то и двенадцать часов дороги (раз в три часа остановки на перекур и справление естественных потребностей), новый город (после пятого или шестого они становятся совершенно неотличимы друг от друга, даже названия в памяти не откладываются), репетиция, концерт, заселение в отель, обыкновенно пьяная ночь… И все сначала. Сие не столько тяжело, сколько утомительно – пить начинаешь не от того, что хочется, а потому что надо, и веселое, каждый раз, как в последний, гусарство становится единственным оружием в борьбе с рутиной. Впрочем, это гастроли. Работай мы в таком режиме на родине – давно бы озверели, взбунтовались, а потом спились от дурной тоски, а тут ничего, держимся. Вот и курю, разглядывая окна соседнего дома, вот и провожу забавные параллели между пролетающими, будто столбы за окнами мчащегося поезда, гастрольными буднями, и собственной жизнью- философствуется легко и приятно. Нет, ну а действительно – вернуться на родину, наладить какой-никакой, а всё-таки быт, дать приручить себя кому-нибудь красивому и жадно любящему… Весной о таком думается туго, вроде как против шерсти, но подсуетиться лучше заранее, ведь моргнуть не успеешь, а уже бредешь сквозь промозглый ноябрьский вечер, как и прежде, из ниоткуда в никуда, и шаг в шаг бредет по твоему следу тень слезливого, постыдно бабского, истерического одиночества. Видишь, как мимо спешат серолицые прохожие, и мнится, что спешат они к своим родителям, друзьям, мужьям и женам, а ты возвращаешься в свою квартиру… да и не в целую квартиру даже, а так, в съёмную комнату… И дальше, по обыкновению: "Здравствуйте, мадемуазель бутылка, как поживаете, товарищ стакан?". Кажется, стоит только заменить пару слагаемых в этом уравнении, и начнется прямо-таки не жизнь, а песня! Да только пади, замени…

– Малый,– донёсся из ванной бас Полпальца – в дверь стучат. Открой.

В две затяжки прикончив остаток сигареты, я спрыгнул с подоконника, дошел до двери, открыл.

На пороге, слегка пошатываясь, будто под порывами дующего лишь для него одного ветра, стоял наш инспектор. В руке он держал за горло бутылку французского вина. Помню, ещё вчера, когда мы посетили очаровательный винный магазин на окраине тихого французского городка, он с растерянным видом человека, не слишком разбирающегося в иерархии алкогольных напитков, бродил между стендами, пестрящими изобилием благородных элексиров, и все никак не мог сделать выбор.

– Мы же во Франции,– добродушно подсказал тогда я ему,– здесь нет плохого вина. Есть хорошее, и очень хорошее.

Тогда инспектор с сомнением взял с ближайшей полки первую попавшуюся бутылку, и деловито протопал к кассе. Уже на улице, когда каждый участник нашей творческой делегации откупорил свой сосуд и сделал несколько глотков, так сказать, для поднятия боевого духа, инспектор с раздражением пожаловался, что у него, мол, кисло, да и вяловато как-то, вот то ли дело портвейн, наш, отечественный… Позже, уже в отеле, я встретил его на рецепции – он с крайне сосредоточенным видом переливал в до половины опустошенную бутылку вина не самый худший виски, приобретенный в дьюти фри. Впрочем, о вкусах не спорят.

– Здравствуйте,– сказал я,– вы к нам?

– Мужики здесь?

– Мужики здесь,– подтвердил я,– желаете присоединиться?

Вместо ответа инспектор молча протиснулся мимо меня в номер.

– Как вино? Лучше стало?

– То, что надо!

Когда мы вошли в ванную, мужики уже ужинали, вытаскивая из биде лохмотья лапши, намотанные на вилки – картина отчего-то напомнила мне трапезу уставших от бесконечной войны солдат на привале, деловито вычерпывающих ложками свежесваренную перловку из общего походного чана.

На инспектора, впрочем, увиденное не произвело никакого впечатления.

– Беда, ребята,– серьезно сообщил он,– Главный ужрался.

– В каком смысле?– поинтересовался Февраль.

– В смысле в хлам. В дупель. Короче, в слюни. Заперся у себя в номере, кричит что-то. Если не угомонить его, хозяева отеля полицию вызовут.