Почти как люди

– Что?– переспросил я.

– Поведай что-нибудь. Ты же у нас умник.

Сказано было безо всякого желания уязвить, даже наоборот, с каким-то добрым, мягким любопытством что ли…

– Умник, – я кивнул, и глубоко затянулся табачным дымом,– а что тебя интересует?

Умник… Ну да, ещё пару-тройку лет назад я действительно считал себя умным, и, к тому же, не просто умным, а САМЫМ умным, по крайней мере в той среде, где, на тот момент, обитал. Иногда мне даже казалось, что окружающие люди просто обязаны почтительно кланяться при моем появлении, дабы подчеркнуть степень уважения к моей мудрости. В каждой компании я безудержно фонтанировал цитатами из правильных книг для истинных интеллектуалов, а подвыпив, ещё и снабжал их ремарками собственного производства, чем стабильно вводил в экстаз несовершеннолетних, и оттого абсолютно бесперспективных девиц, а так же пышногрудых рабочекрестьянских див, сквозь лица которых всегда явственно проступала румяная, хоть и слегка косноязыкая провинция. Да только куда-то все это делось – ум, видимо, выветрился сам собой, а остатков былой мудрости стало хватать лишь на то, чтобы с задумчивым видом сидеть, уставившись в одну точку, и тоном стареющего монарха в изгнании изрекать: "да, блядь, ебано".

– Земля имеет форму шара,– говорю.

– Да что ты?

– Честное слово.

– И давно?

– Что давно?

– Давно с ней эта беда приключилась?

Несмешная шутка, глупая, и я стою в некоторой растерянности, прикидывая, засмеяться ли мне, и, тем самым, прогнуться перед этой красноволосой чертовкой, или дать понять, что ее чувство юмора нуждается в коррекции, чем заслужить собственное уважение? В итоге, я выбрал что-то среднее – все-таки улыбнулся, но вяло и вроде как снисходительно.

Далее последовал диалог, длящийся то ли десять, то ли пятнадцать минут, суть которого нельзя передать, ибо сути не было – все это время я смотрел на нее и прикидывал… А каково, интересно, это, если у нас что-нибудь получится? То есть, если по какой-то неведомой причине мы станем парой, и будем не только вместе спать, а ещё и есть, пить, разговаривать об искусстве и прочих глупостях?.. Воображение услужливо подставляло мне на пробу то один, то другой образ, и в каждый из них я старался влезть с тем же успехом, как если бы мне вдруг понадобилось вместить себя в одежду для годовалого малыша. Слишком много дурного, лубочного счастья, слишком много какого-то совсем уж щенячьего восторга… И от каждого образа я шарахаюсь, как от огня, но, все же, так велико искушение хотя бы представить… Почему-то я с каждой минутой все явственнее ощущал ее превосходство над собой, вернее даже не ее превосходство, а свою уязвимость, беспомощность. Откуда вдруг взялось это чувство? Последний раз я испытывал нечто подобное ещё в школе, а может и раньше.

– Красивая пара, да?

Это она про Катьку и Гуслю.

Я лишь пожал плечами.

– Гусля мужик хороший,– говорю,– к тому же пьющий. Помню, как-то на прошлых гастролях накануне вылета сидели, выпивали, и он, упившись в лапти, на спор стал есть окурки, но потом так увлекся, что съел пустую пачку из-под сигарет, а за ней, не поверишь, две пивных банки.

– И что?– в глазах Алисы мелькнула тревога.

– Что-что? Потом, уже в самолёте, спрашиваю его, мол, ну как самочувствие? А он отвечает, что ничего, порядок, только в аэропорту отчего-то показатели металлодетекторов зашкаливали.

Алиса опять рассмеялась, и я, не сдержавшись, засмеялся вместе с ней.

***

Автобус тронулся, недовольно бурча что-то себе под нос, и я откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Проблему с крышей никак не решили, договорившись разобраться с этим делом, когда уже доберёмся до места – авось не остановят местные стражи порядка диковинное транспортное средство с отсутствующим верхом. Все в салоне было по-прежнему, с той лишь разницей, что теперь Алла Петровна причитала по поводу того, что ей не душно, а холодно до обморожения конечностей.

Я услышал, как за мной проснулись трубачи, благополучно проспавшие всю двухчасовую стоянку. Тот, что сунул свои туфли в подвешенный на подлокотник пакет, все спрашивал:

– Мужики, вы обувку мою не видали?

Народ отнекивался, пожимал плечами, а инспектор, собиравший по автобусу мусорные пакеты, у всех висящие на подлокотниках, краснел и отворачивался к окну, внезапно заинтересованный иноземными пейзажами.