Почти как люди

В голове моей крутились странные, сумбурные и не особо членораздельные мысли, но одну-таки удалось ухватить и расшифровать. Вспомнились многочисленные фильмы из детства и юношества, в которых главный герой отказывался от своей любви лишь потому, что, мол, нет у этой любви будущего. И действительно, какое может быть будущее у неких абстрактных двоих, когда у вполне конкретного одного нет ни доходной работы, ни жилья, ни каких-то особенных целей в жизни… Он и один-то выживает с грехом пополам, а если их вдруг станет двое, то этого хромая и горбатая судьба на своих плечах точно не вынесет. Помню, тогда у меня никак не получалось умещать подобные сюжеты в своей голове. "Ведь это же Любовь,– недоумевал я,– настоящая, и, возможно, единственная! Как от нее можно отказаться по такой приземлённой, отвратительно пошлой и скучной причине?!" Кажется, с годами что-то внутри переменилось, потому что этот вопрос вначале как-то сам собой перестал вызывать недоумение, а потом и вовсе исчез, развоплотился. Осталось лишь трезвое, чистое понимание – не столько горькое, сколько тоскливо правдивое: любой драгоценный камень нуждается в оправе. Куда мне сунуть эту любовь? В тесную съёмную комнату? В декорации позорной нищеты на фоне крепчающего алкоголизма? Да и что мне с ней там делать? Рано или поздно драгоценный камень без оправы обязательно закатится под диван, или завалится в какую-нибудь щель, откуда его уже будет не достать.

Но с другой стороны…

Я открыл глаза, и жадно впился взглядом в весеннее, невыносимо голубое небо, так внезапно обнаруженное всеми нами за сорванной автобусной крышей.

Глава 4. Раненые души.

– Ну, как там оно?

– Да подожди ты…

– Нет, ну ты скажи?

– Да подожди ты!

Семь мрачных, полуголых мужиков сидели на холодном, нежно розовом кафельном полу. Семь кислых, разной степени помятости морд заглядывали в биде, до краев наполненное водой – отверстие стока наглухо забито тряпкой, на дне лежат три кипятильника, провода от них серыми, извивающимися червями тянутся к розеткам. Главный повар с напряжённым лицом ворочает ложкой по кругу, разгоняя ленивый водоворот лапши быстрого приготовления, сваленной в биде из семи, или даже восьми хрустящих пачек, и щедро сдобренной идущей в комплекте приправой.

Кажется, идея приготовить ужин на семерых пришла в голову Февралю, а подобный экстравагантный метод был предложен Полпальцем – ни вместительной кастрюли, ни плиты, на которую эту кастрюлю можно было бы водрузить, в номере отеля, расположенного не где-нибудь, а почти что в самом центре Берлина, не нашлось. К чему, скажите, клиентам столь фешенебельного заведения утруждать себя кулинарной самодеятельностью, если можно просто спуститься в ресторан на несколько этажей ниже? Однако, едва ли те, кому принадлежал отель, могли предусмотреть бедность, гордость и смекалистость своих нынешних постояльцев. Ни плиты, ни кастрюли не обнаружилось, зато обнаружилось биде, а так, как сей изыск сантехнической мысли по его прямому назначению использовать, разумеется, никто не собирался, решение было принято как бы само собой: отверстие слива забивается, керамический сосуд наполняется водой до краев, в воду – восемь пачек вермишели, и три кипятильника, чтобы готовилось быстрее. А дальше – сидеть и ждать.

Я, от нечего делать, принялся с некоторой долей зависти разглядывать ванную комнату – здоровая, блин. Если разгородить ее на несколько отсеков, то вполне может получиться уютное жилище с кухней, спальней, и даже гостиной.

На узкой и длинной полке над умывальником я обнаружил бритву, пену для бритья, зубную щётку и поблескивающий цилиндр женского дезодоранта.

– Слушай,– обратился я к Гусле,– а что у тебя тут женский дезик делает?

– У нищих нет вещей женских или мужских,– поучительно ответил Гусля,– а есть вещи, которые в магазине на скидке, или вещи, которые без скидок.

Я понимающе кивнул.

– Старик,– Полпальца хлопнул Анатольича по плечу,– сегодня-то ты с нами по рюмашке опрокинешь, бляха муха?

Анатольич тяжело вздохнул, и во вздохе этом проступила воистину вселенская скорбь.

– Не могу. Здоровье уже не то. Ни жена, ни врачи не рекомендуют.

– Ну слушай, ты ведь ещё огурец у нас! Самый сок!

– Погоди-погоди. Вот до пенсии дотянешь- попомнишь меня. Я, понимаешь, уже по утрам с кровати встаю, и издаю при этом такие звуки, какие раньше во время секса издавал.

Полпальца с неодобрением покачал головой.

– Можно подумать, тебе самому двадцать лет,– заступился за ветерана сцены Февраль,– видок у тебя тоже уже давно не цветущий, а все молодишься.

– Чего?!– Полпальца грозно сдвинул брови,– это у меня-то не цветущий? Следи за языком, Февральский, по ахуенно тонкому льду ходишь! Да я, бляха муха, любого Алена Делона за пояс заткну!

– Во-во, Алена Делона,– Февраль хмыкнул,– ты спроси, кто сейчас вообще знает его? Смотри, когда с молодежью заигрывать будешь, не ляпни такого. Это все равно, что ты им паспорт свой в нос ткнешь, признав, что в отцы годишься, если не в деды. Да и вообще, в зеркало сам давно смотрелся? Морда упитая, глаза красные, на лбу, вон, херня какая-то…