Почти как люди

Толик покорно выплюнул помидор к себе на ладонь, что не укрылось от Полпальца, как раз в этот момент повернувшегося к нам.

– Ну кто так блюёт?– возмутился серый кардинал виолончельной группы,– смотри, как надо!

И прежде, чем мы с Толиком успели что-либо предпринять, Полпальца согнулся пополам, и на пол хлынула упругая пестрая струя, как из брандспойта. Впрочем, никто из присутствующих никак на сей инцидент не отреагировал – дело-то житейское. Только валяющийся на полу Генка прокомментировал случившееся гортанным, хоть и совершенно нечленораздельным высказыванием.

"Как странно,– опять подумалось мне,– муж вот здесь, валяется на полу пьяный и совершенно удовлетворённый своим бытием, а жена – где-то там, с Февралем. Может быть даже они уже лежат в одной кровати, без оглядки делают простую гастрольную любовь… Хотя, что в этом, спрашивается, такого?"

Однако, что-то в этом такое всё-таки было. Что-то, что заставило меня выйти из номера, миновать коридор, подняться по лестнице на два этажа вверх, дойти до комнаты Галки, застыть перед дверью. "Вот сейчас я постучусь,– думал я,– и Февраль откроет мне. В трусах. А там, на заднем плане, я увижу Галку, смущённо натягивающую одеяло на грудь. Меня вполне резонно спросят – чего, мол, надо? А что я отвечу? Да и в конце концов – ну не моё ведь дело! Может быть, на месте Февраля я и сам бы поступил точно так же!".

И тут все, наконец, встало на свои места. Оказывается гложет меня именно то, что я не на месте Февраля. Вернее, что он, вместо того, чтобы сейчас заливать в глотку литры огненной воды в компании коллег, делает любовь с приглянувшейся ему женщиной, а я – не делаю, и поэтому вынужден веселиться, как умею. Весь вечер не дающая покоя мысль оказалась банальнейшей завистью, хоть мне до конца и не хотелось в это верить. А чему, спрашивается, завидовать-то? Вот я сейчас пойду и узнаю, в каком номере живёт Алиса. Узнаю – и сразу к ней! А может быть даже встречу ее, пока буду спускаться к рецепции. Например, идёт она курить, а ей навстречу – я! Ну не красота?

Однако, я спустился на рецепцию, никого по пути не встретив. Минут пять объяснял сонной немке на весьма своеобразном английском с щедрыми вкраплениями родного мата, что мне нужно, узнал-таки, добрел до лифта, поднялся на выбранный этаж, двинулся по коридору, внимательно высматривая номера на дверях.

– Далеко путь держишь, старина?– окликнули меня.

У выхода на лестницу стоял Февраль.

Несколько секунд я соображал, что бы такого ему ответить, перебирая в голове пригоршню вариантов.

– Иду,– сказал, наконец,– не вся ж тебе…

– Чего не вся ж мне?– не понял Февраль.

– Любовь,– пояснил я.

– Чего?

Вначале я подумал, что отвечать не буду, а просто продолжу поиски нужного номера, но в последний момент всё-таки не выдержал.

– А что?– сказал я, не очень удачно справляясь с плохо ворочающимся языком,– ты с Галкой любовь сделал? Сделал. Я тоже хочу… Сделать.

Добродушная улыбка медленно стекла с лица Февраля, обнажив какую-то грозную серьезность. Он подошёл ко мне вплотную, тихо поинтересовался:

– Ты что такое несёшь?

– Ой, только не надо,– скривил я недовольную мину,– я же тебе это… Лекции о морали не читаю.

– Что, белку поймал?

– Да какую, к черту, белку? Я что, слепой по-твоему?

– Сейчас всеку тебе, и станешь слепой. На один глаз точно,– все так же тихо сообщил Февраль.

А мне вдруг очень захотелось, чтобы действительно всек. Не ударил даже, а именно всек – чтобы веер капелек крови разлетелся по слишком уж гладкой и чистой стене коридора, чтобы я непременно не устоял на ногах, чтобы стало отрезвляюще больно… Потому что когда действительно больно телу, душевная боль на время забывается, меркнет.

– Пойдем-ка, – сказал Февраль, крепко взял меня за шиворот и буквально втащил в дверной проем, предварительно пинком ноги распахнув дверь.

Оказавшись в его номере, я первым делом осмотрел кровать- нет, не похоже, чтобы на ней делали любовь. Да и вообще, номер казался каким-то уж слишком пустым, неуютным, темным. Даже воздух был невкусным, шероховатым, совсем не таким, какой остаётся после чужой любви. Но я всё равно, чтобы доиграть до конца начатое, спросил:

– А где Галка?

Февраль закрыл дверь, несколько секунд постоял молча, наверное, борясь с удвоившимся желанием всечь мне, но потом всё-таки ответил:

– Не знаю. У себя, наверное.

Мне захотелось ускорить ход событий, и я принял боксерскую стойку. Но Февраль вздохнул, прошел мимо, даже не задев меня плечом, и сел на единственный стул.

– Ты-то, скажи мне, куда намылился такой нализанный?– спросил он.

И я понял, что мне не всекут, что бы я не говорил, как бы не старался.

– К Алисе!– ответил я с гордостью и вызовом.

– Идиот. Спать иди.

– А что ты имеешь против?– я предпринял последнюю попытку спровоцировать драку,– она баба хорошая, и, в отличие от других, незамужняя.

– Да что ты о ней знаешь?

Тут на меня снизошло сразу два озарения: во-первых, драки не будет точно, ибо терпению Февральского, по крайней мере сегодня, нет предела, а во-вторых ведь действительно – что я о ней знаю?

И я спросил: