Почти как люди

– А то, малый, что брешешь ты всё. Вот готов с тобой на бутылку спорить, что прямо сейчас ты даже гамму фа мажор гладко не сыграешь!

– Я-то? Не сыграю?! А где твоя бутылка?

– В чемодане малый, в чемодане.

Гусля медленно поднялся со своего места, и что есть мочи заорал на весь автобус:

– Шеф, тормози тарантас свой! Дело есть!

Естественно, водители и не подумали прислушаться к предложению с галерки. А зря, потому что Гусля, не дождавшись ответа, пошатываясь, двинулся по салону в сторону кабины, совершенно не обращая внимания на негодующие возгласы более сознательных коллег. Дошел. Какое-то время выяснял с водителями отношения на повышенных тонах, не стесняясь в выражениях, после чего автобус стал медленно сбавлять ход, отчего негодование коллег стало ещё более явным.

Зарулили на первую же стоянку. Гусля с Полпальцем выбрались из автобуса и принялись требовать у водителей открыть багажник. Я тоже выбрался на свежий воздух вслед за ними, закурил. Багажник таки открыли, но так, как тромбон Гусли оказался в самой глубине, оба спорщика принялись выгружать чужие чемоданы. Наконец, инструмент был извлечён и за минуту приведен в полную боевую готовность. Я, Полпальца, и два одуревших от происходящего водителя стояли в сторонке и наблюдали.

– Ну что, – провозгласил Гусля,– можешь уже доставать свою бутылку!

– Ты сначала сыграй, малый, сыграй.

Из открытых дверей автобуса высунулись любопытные лица.

– Никому больше из автобуса не выходить!– гаркнул один из водителей,– это техническая остановка!

Разумеется, он знал, что если сейчас люди пойдут кто курить, кто в туалет, кто в магазин, то собрать всех назад будет ой как не просто, и внезапная стоянка затянется минимум на час.

Гусля поднес тромбон к губам, надул щеки- над вечерней автостоянкой полились жирные, густые звуки тромбоновой гаммы фа мажор. Мы слушали, затаив дыханием. Однако, уже миновав си бемоль, тромбон издал совершенно не мелодичный сип- нота до не взялась.

– Ещё раз!– потребовал Гусля.

Полпальца снисходительно кивнул. Но на сей раз Гусля не дошел даже до си бемоля- безнадежно сорвалась третья нота.

– Ещё раз,– уже не потребовал, а жалобно попросил Гусля.

– Нет уж, малый,– Полпальца с удовольствием потёр руки,– пакуй дудку и доставай бутылку.

Гусля с грустью повиновался, вернул тромбон в футляр, отыскал в груде извлеченных из багажника чемоданов свой, открыл его, достал бутылку.

– И это все?!– спросил первый водитель, ещё не до конца осознавший причину столь экстренной остановки.

– Ничего себе всё?!– в свою очередь удивился Гусля,– здесь же целый литр!

Погрузились в автобус, поехали дальше.

– Вот вечно ты так,– сетовал за моей спиной Гусля,– всегда тебе надо на чужом хуе в рай въехать!

– Правду говоришь, малый,– соглашался Полпальца, разливая водку,– но зато так, как я, больше никто не умеет- факт, бляха муха!

– Ты не человек, ты одно сплошное зло!

– Не правда, малый! Добро всегда побеждает зло, значит кто победил- тот и добро!

Не прошло и часа, а с таким трудом добытый литр был уже выпит- Полпальца задремал, так и не выпустив крепко зажатую в кулаке рюмку, а Гусля вдруг остро почувствовал непреодолимую потребность в общении. Он попытался наладить диалог со мной, а когда сообразил, что собеседник из меня слишком трезвый, и потому малоинтересный, вновь направился к водителям. Там он присел на свободное место и, вопреки их нецензурным протестам, завел разговор, вернее, долгий и запутанный монолог, в середине которого уже стал клевать носом, а затем и вовсе заснул- водители вздохнули с облегчением. Однако, спустя полчаса Гусля резко выпал из сна, несколько секунд всматривался в пейзаж за лобовым стеклом, а потом, ни с того ни с сего, заорал во всю глотку:

– Сворачивай! Сворачивай влево! Сворачивай!!!

От неожиданности водитель ударил по тормозам – автобус будто врезался в невидимую стену.

– Сворачивай влево,– уже тише повторил Гусля, закрыв глаза, с блаженной улыбкой вновь проваливаясь в сон,– там есть грибные места, я знаю.

***

И опять ночь. Опять отель. Но на этот раз дорогой, солидный- то ли приглашающая сторона наконец раскошелилась, то ли наши, но во второе верилось мало. Пока на рецепции уважаемые артисты распихивали друг друга плечами, локтями, и прочими частями тел, желая быстрее заполучить ключ от своего номера и занять очередь к лифтам, мы остановились покурить на улице у замечательной пальмы в полосатой кадке.

– Мужики, как думаете,– произнес Февраль, с интересом разглядывая заморское дерево,– на даче такое вот растение приживется?

– Какое там,– Толик махнул рукой,– замёрзнет, да и все. Они же, пальмы эти, тепло любят.

– А если, допустим, в парник ее сунуть?

Толик пожал плечами.

– Хрен знает. В парнике может и приживется.