Почти счастливые женщины

Он не хотел ее так, как хотел предыдущих. Хорошо это или плохо? Скорее всего, хорошо. Там была страсть. Похоть, если хотите. А здесь… здесь другое.

Она его женщина. Его семья. Она родила ему дочь. Она дала ему то, чего у него никогда не было, – семью и покой. Любовь. Такую любовь, которая читалась во всем, в каждом ее взгляде, в каждом движении, в каждом слове.

Такой любви он раньше не знал. Нет, Муся его безусловно любила. Но иногда ему казалось, что он ее игрушка. Гордость и хвастовство – каков красавчик! И вечная, непримиримая борьба с дочкой – вот основа этой любви. Хотя зря он так про Мусю, зря. Любила, как могла. Она вообще была… славной. Бестолковой, но доброй.

А Алька… Алька другая. Таких, как она, Максим не встречал. Ни разу. Нигде. Для себя ничего – сплошные жертвенность, чувство долга. И чистота. Во всем чистота. Душевная опрятность. Святость какая-то.

Ей-богу, ему иногда становилось страшно: как она с этим живет? Как можно жить, не принимая никаких компромиссов?

Анька заерзала и захныкала. Выпала соска. Аля открыла глаза. Он сунул дочери соску и шепнул жене:

– Спи.

Она улыбнулась и закрыла глаза.

«Моя семья, – подумал Максим. – И я за нее отвечаю. Вот главное, что она сделала: дала мне почувствовать себя мужчиной. Она никогда не упрекала меня в том, за что я сам себя ненавижу».

Про себя он всегда все понимал и про слабости свои знал лучше других. И про характер. Поганый характер. А Аля его уважала. За что? За те копейки, которые он ей приносит? За его нытье, недовольство собой и окружающими, ядовитый язык, отсутствие обыкновенных, рядовых мужских навыков, его руки-крюки?

Какой он мужик? Слабый и дохлый, если по правде. Воистину, любовь в глазах смотрящего. «Ох, Алька, Алька! И ты по-прежнему считаешь, что тебе со мной повезло? Глупенькая моя. Самая лучшая, самая-самая. Спасибо тебе. За все, Алька, спасибо. Ты не просто сделала меня человеком – ты дала мне возможность почувствовать это. То, что я человек и мужчина».

На Юго-Западе было тесновато. С дочкой спали по очереди, менялись. Максим вышел на работу, и Аля запретила ему ночные смены. Денег катастрофически не хватало – его копеечная зарплата и ее жалкие детские.

Максим видел, что возвращаться в Минаевский Але тяжело. Да и здесь красота – под боком роща, все гуляют с колясками. Воздух опять же. Сдать квартиру в Минаевском? Но там так захламлено и нужен ремонт. Эту сдать проще.

К тому же через год Аля собиралась выйти на работу. Все из-за тех же проклятых денег. А из Минаевского до работы рукой подать.

Решили переезжать – самый простой выход. Выкинуть лишнее, все отмыть, кое-где подкрасить, частично поменять обои. Словом, как говорится, малой кровью, самой малой.

В няньки напросилась Майка. Чудна́я, смешная, смешливая.

Приезжала на Юго-Запад с утра, а Аля с Максимом уезжали в Минаевский. Мыли, красили, клеили. В бабушкину комнату Аля не заходила. Сказала, что там все останется, как было при ней.

Через месяц квартира имела вид посвежевший и слегка обновленный.

Квартиру на Юго-Западе они сдали легко.

К ноябрьским переехали. Первые дни Аля ходила растерянная, часто плакала. А потом ничего, пообвыклась.

Жизнь продолжалась. По выходным напрашивалась Майка, говорила, что скучает по Анечке. А Аля с Максимом, счастливые от неожиданной свободы, бежали в кино или в театр, сидели в кафе или просто шатались по улицам.

– Майка – наше спасение, – твердила Аля и совала ей деньги.

Та обижалась до слез:

– Алевтинсанна! Вы меня оскорбляете!

А вот подарочки принимала – но только к праздникам: духи, колготки, кофточку, косметику. Разглядывала долго и внимательно. «Чистый папуас!» – смеялся Максим.

Девочка эта, одинокая и несчастная, стала членом семьи.

Аля ее очень жалела.

Через год Аля вышла на работу, и стало полегче. Анечку отдали в ясли. Когда заболевала, с ней сидела Майка, палочка-выручалочка.

Максим думал о работе: конечно, надо что-то менять, так дальше продолжаться не может. Звонил знакомым, просил отца. Предложения были дурацкими: автослесарем или в металлоремонт, там можно делать хорошие бабки. Или завхозом в училище, по большущему блату, намекали на возможность воровать, «делать дела». Еще не хватало.

Максим понимал – без профессии денег не заработать. А получать профессию поздновато. Да и какую? Ни к чему его не тянуло. Совсем ни к чему. Выходит – нахлебник. Зарплата жены, квартиры жены.

Сидел ночами на кухне, курил, терзал себя. Но в голову ничего так и не приходило. Ну и, как всегда, утешал себя: «Ладно, что-нибудь выскочит». Как всегда, надеялся на русский авось. Вспомнил слова Лобановой: «Тебе, Родионов, с твоей внешностью и харизмой, работать не надо. А надо ловко пристроиться к богатенькой бабе – и все, дело в шляпе».

Боже, какое же счастье, что ее, этой стервы, нет в Алиной жизни.

Однако Аля Олю не забыла и уже из Минаевского позвонила ей.

– Олька, слава богу! – радостно закричала она в трубку. – А то я уже волновалась!

В ответ презрительное Олино хмыканье: