Почти счастливые женщины

«Я попрощалась, – хотелось ответить ей. – Только с кем? Это не он. Не мой муж. И целовать его я не хочу».

К гробу подвели Аллу. Последнее, что увидела Аля, – как, заголосив, свекровь упала на гроб.

Ухоженное Ваганьковское, где хоронили Максима, было чистым, вылизанным. Аля вдруг вспомнила деревенское кладбище, где лежали мама и баба Липа. И тут ее прорвало. Плакала она громко, навзрыд, не стесняясь и не думая ни о ком.

Поминки справляли в ресторане. Увидев накрытый стол, публика оживилась и бесцеремонно принялась рассаживаться. Аля смотрела на тарелки с салатами, блюда со стопками блинов, красную икру в прозрачных вазочках, мясную нарезку, рыбные тарелки, и ее затошнило.

Но делать было нечего. Пришлось остаться. За столом оживленно болтали и с удовольствием ели.

– Поешь, Майечка! Дома-то у нас ничего…

– Не могу, никогда не могла жрать на поминках.

– Обычай такой, – вздохнула Аля. – А может, и правильно. Жизнь продолжается…

Время от времени люди неохотно вставали и пытались произнести речи. Аля уловила одно – Максима никто не нахваливал, никто не говорил того, что обычно говорят на поминках: «Он был замечательным человеком, прекрасным внуком и отличным сыном, чудесным специалистом и фанатом своего дела, прекрасным мужем и отцом». Ничего этого не было. Только короткие, рубленые, сухие, похожие друг на друга фразы: «Ушел молодым, слишком рано». Ну и советы родне постараться держаться. Ни одного хорошего, доброго, теплого слова. Выходит, никто, кроме нее, его не знал? Так и не узнал? Даже собственная мать? И Аля встала. Майка, испуганно хлопая глазами, смотрела на нее и не отпускала ее руку.

Аля слабо ей улыбнулась:

– Все хорошо, не волнуйся. – И руку вынула.

Голос дрожал, был слабым, почти еле слышным. Дрожали и руки, холодные и влажные. Да и ноги – еле держали, схватилась за спинку стула.

– Я, – начала она, – попрошу вас отложить вилки и ножи. И помолчать.

Все тут же остановились и, переглядываясь друг с другом, замолчали.

– Спасибо, – сказала Аля. – Здесь никто – никто! – голос ее чуть окреп, – не сказал ни одного доброго слова про моего мужа. Ну бог вам судья. Скажу я, его жена. То есть, – она запнулась, – вдова. – Из глаз брызнули слезы. Проглотив тугой ком и взяв себя в руки, она продолжила: – Мой муж… был замечательным. Не очень удачливым, да… Сложным. Ему было сложно даже с самим собой, что говорить про всех остальных. Но у него – а я это знаю лучше других – было честное и доброе сердце. Сердце, которое умело любить и жалеть. И мы, я и наша дочь, были под крепкой защитой своего мужчины. Мы чувствовали себя женщинами, девочками. Он умел делать сюрпризы. Умел и хотел нас удивлять. И у него получалось. – Аля замолчала. – Да, и еще. Он очень старался, Старался наверстать то, что упустил с юности. Старался быть мужчиной, а мужчина – это ответственность. А еще у него, – она замолчала, сглатывая слезы, – у него была трепетная и чистая душа. Хотя он это тщательно скрывал.

Я не знаю, – после паузы продолжила она, – как буду жить дальше. После него. Как будет жить его дочь. Я не знаю. Не представляю. Знаю одно – такого, как он, я больше не встречу. Спасибо, – она оглядела притихших гостей. – И извините. Дочка с чужим человеком, и мне надо ехать. – Залпом выпив полную, до краев, рюмку водки, Аля кивнула Майке.

Та, мгновенно подскочив и подхватив ее за руку, кивнула гостям.

До двери было три, максимум пять шагов. И это были самые сложные, самые тяжелые, самые долгие, почти непреодолимые шаги в Алиной жизни.

Выйдя из зала, они услышали громкий вой Аллы.

«Не попрощалась, – подумала Аля, – а возвращаться сил нет. Ладно, вечером позвоню, извинюсь».

Дома Майка сразу уложила Алю в постель, дала таблеток и капель, принесла горячего чаю и накрыла двумя одеялами – ее трясло.

Сон навалился мгновенно, успела подумать одно: спасибо таблеткам. И еще – этот день прошел, она его пережила.

Но разве это самое сложное? Самое сложное жить дальше. Без Максима. И с тем чувством, которое с ней теперь навсегда, – с чувством вины. И еще – жить одной, всегда одной. До конца жизни. Вот что она знала наверняка – что жизнь свою она не устроит. Потому что не хочет. И никогда не захочет.

Вечером того же дня позвонила Виктория, очень удивив проснувшуюся Алю. Та выразила соболезнования и неожиданно предложила отпуск – конечно, за свой счет, здесь она ничего поделать не может, увы. Оформит по семейным обстоятельствам, сколько вам надо, можете не выходить вообще. А хотите больничный? Ну и вообще, Алевтина Александровна! Я приму любое ваше решение! Любое, вы слышите?

И совсем тихо:

– Ну как вы, моя дорогая? Хотя понимаю – дурацкий вопрос.

Удивленная и тронутая, Аля поблагодарила начальницу и попросила ее не беспокоиться, пытаясь объяснить, что на работе ей будет только легче:

– А дома… дома ужасно! И если можно, то послезавтра я выйду.

– Ну и правильно, – отозвалась Виктория. – А знаете, я бы сделала то же самое! В общем, жду!