Почти всё о зомби

Блум бросил на стол несколько таблеток и засеменил к выходу, явно перепуганный неоднозначным сообщением Молича. Стаменов ненадолго задержался в каморке, с любопытством глядя на нового пациента. В его глазах впервые с момента аварии в ущелье загорелась жажда к действию и буквально восставшая из пепла надежда.

Ефим бросил грустный взгляд на закрывшуюся за медиками дверь, выждал с минуту, затем подошёл к ней, быстро дёрнув за дверную ручку и убедившись, что дверь надёжно заперта снаружи. Он сделал ещё один круг по комнате, размышляя о своём не самом приятном положении и снова уселся на стул перед столом, уставившись на графин с водой. Скорее из любопытства, чем от жажды вкупе с осенившим его странным предчувствием он взялся было за горлышко графина, но так и не смог его поднять. В изумлении он повторил попытку, но графин не шелохнулся, будто был намертво приклеен к деревянной поверхности стола. Молич быстро взглянул на глазок видеокамеры, словно ждал от неё комментария по этому столь сбивающему с толку поводу, но та безучастно следила за ним с высоты своего кронштейна.

В комнате оказалось буквально всё приварено, привинчено или приклеено, включая даже графин, и это не могло не навести на определённые подозрения в отношении тех лиц, которые его здесь содержали. Эпизод с графином вообще намекал на плохую шутку со стороны тюремщиков, и взбешённый этой мыслью Ефим встал во весь рост, сжав огромные кулаки и будучи готов уже снести одним из них графин со стола, как вдруг пол буквально ушёл у него из-под ног. Молич с трудом устоял на месте, едва не потеряв равновесие, с оторопью осознав, что пол со скрипом и гулом спрятанных под ним механизмов начал опускаться вниз вместе со всей меблировкой, кроме камеры видеонаблюдения, оставшейся где-то далеко вверху. Каморка на поверку оказалась подобием подъёмника, закамуфлированного под тюремную камеру, своего рода клетью, медленно опускавшей его всё ниже и ниже в недра крепости.

Молич быстро огляделся, ещё раз убедившись, что рядом нет ничего, что могло бы заменить ему оружие, ухватился за горлышко графина обеими руками и неимоверным усилием оторвал его-таки от столешницы. Графин навряд ли мог бы послужить полноценной заменой орудия самообороны, но при данных обстоятельствах приходилось довольствоваться и этим.

Спустя несколько минут спуска что-то под клетью громко лязгнуло, и пол неожиданно накренился так быстро и под таким острым углом, что Ефим поскользнулся и полетел вниз в образовавшийся проём между полом и стеной, однако не выпустив тяжёлого графина из рук. Он с ужасом скатился в темноту, потеряв всякую точку опоры, пролетел ещё несколько метров в пустоте, и шлёпнулся на что-то мягкое, скользкое и до омерзения зловонное. Слабый свет, исходивший со стороны того самого проёма, через который он пролетел, позволил Ефиму разглядеть небольшой участок того неприятного места, где он оказался. Он лежал на огромной мусорной куче, состоявшей преимущественно из начисто обглоданных костей и черепов не только животных, но и людей, пластиковых пакетов, набитых кожурой каких-то фруктов и овощей, и великого множества отрубленных, относительно свежих кистей человеческих рук. Гниющих пятерней на этой помойке были сотни, если не тысячи, именно от них и распространялось жуткое удушающее амбре, от которого даже опытного Молича едва не вывернуло наизнанку.

Он сделал несколько шагов по скользкому дну вонючей выгребной ямы и снова упал, скатившись куда-то ещё ниже. Здесь почти не было света, и глаза Ефима долго привыкали к темноте, прежде чем он смог разглядеть что-то вокруг себя. Ему показалось, что он рассмотрел серую стену и слабый источник света возле неё где-то вдалеке и больше на ощупь, чем полагаясь на зрение, двинулся туда сначала ползком, то и дело натыкаясь на черепа, кости и разлагающиеся руки. При этом, странное дело, но он до сих пор сжимал в своей огромной пятерне графин, не выронив его даже при падении из клети. У него из-под ног расползались жирные крысы, но он даже не обращал на них внимания. Одна из них с отчаянным писком набросилась ему на ногу, вцепившись в разорванную брючину, и Молич сбил её графином, оказавшимся весьма полезным средством защиты хотя бы от мелких обитателей этого хранилища останков.

Добравшись наконец до стены, Ефим посмотрел вверх и увидел луч света, бивший из какой-то бреши на высоте десяти метров. Чуть правее зияла какая-то тёмная дыра, из которой вдруг что-то выпало, откатившись к его ногам. Склонившись над этим предметом, Молич с отвращением разглядел, что это был ещё один обрубок руки. Вероятно, он находился на самом дне города-крепости, куда его низвергли, скорее всего, благодаря высокомерному правителю, папаше столь необдуманно разоткровенничавшейся перед ним Настасьи, который наверняка пришёл в ярость, когда стены его камеры, у которых были чуткие глаза и уши, донесли ему о затее его любимой дочуры, собиравшейся сбежать с больным и опасным во всех смыслах этого слова гладиатором.