Сто процентов, что его посадили в эту камеру с секретом заранее, выкинув теперь его на помойку, будто куль со старым барахлом. Банально, но быстро и практично, не дав никому повода усомниться в непредвзятости местного цезаря. Был гладиатор да сплыл, его прикончил какой-то зомбарь, и через несколько дней и ночей, которые он навряд ли переживёт на этой адской помойке, рассаднике бактерий и болезней, когда он начнёт грызть человеческие кости от голода, отбиваясь от голодных крыс и мучаясь от жажды, никто о нём и не вспомнит, кроме разве что слегка сдвинутой Настасьи. Отсюда не могло быть выхода – скорее всего, это был замурованный наглухо, бетонный подвал без лестниц и выхода наружу, не считая крысиных нор, приспособленный не только для мусора, но, возможно, и для избавления от ненужных лиц, недостаточно лояльных к власти или представляющих для неё угрозу. Удивляться тут в принципе нечему, с грустью подумал Ефим. Это – Кербер, крепость, о которой ходили не самые добрые слухи. Местный царёк уже давно сотрудничал с бандами и головорезами, проявляя заботу о членах коммуны, являвшейся скорее контролируемым сборищем социопатов, дезертиров и мародёров, и любезно предоставляя им хлеба и зрелищ в избытке, введя подобие собственной валюты в виде отрубленных рук шатунов. Поговаривали и о торговле детьми, которой также не брезговал местный комендант. Мир круто изменился за последние несколько лет Армагеддона, и Молич был готов поверить всему, даже самому невероятному особенно теперь, когда сам оказался во власти правителя мрачного, скрывающего жуткие тайны за своими высокими стенами, города-крепости.
Внезапно сверху, со стороны бреши послышался какой-то шум, в ней промелькнул луч электрофонарика, его яркий свет упал на Ефима, на мгновение ослепив его, затем через брешь сбросили скрученную верёвочную лестницу. Молич не мог поверить в такое быстрое спасение, и в душу ему тут же закралось подозрение, однако оставаться на дне этих адских недр у него не было ни малейшего желания, поэтому он сделал то, что должен был сделать в сложившихся обстоятельствах – первым делом он разбил большой графин об стену, заткнув самый большой и острый осколок себе за кожаный ремень, и, дотянувшись до первой перекладины, отгоняя прочь все сомнения, полез по лестнице вверх.
Преодолев высоту в добрый десяток метров, Молич взобрался на самый верх неприступной с виду стены и прикрыл глаза от слепящего луча фонарика. Спустя долгую паузу он услышал уже хорошо знакомый ему, довольный и насмешливый женский голос:
– Ну почему, скажите на милость, я должна тебя спасать? Когда уже кто-нибудь начнёт спасать меня?!
Ефим почти не удивился: кому ещё по логике придёт на ум вытаскивать его из канализации в крепости? Лишь одной созревшей половозрелой особи с замашками искателя приключений, невесте с завидным приданым и единственной избалованной дочери коменданта, которая, видимо, уже никогда не выпустит из рук любимую живую игрушку (конечно, пока она ей самой не надоест).
– Настасья, это ты?! – простонал Молич.
– Тихо! – шикнула девушка. – Случилось то, чего я боялась. Отец взялся за тебя всерьёз, он тебя просто возненавидел, уж и не знаю, за что. Но хорошо, что и среди его ближайшего окружения у меня есть друзья, и мне вовремя сообщили, иначе ты бы сдох в этой помойной яме… Бр-р-р! Тут столько крыс!