Почтовые открытки

Под мутной водой Лоял почти не видел своих ботинок, а их надо было разрéзать. Встав на ноги, он выключил фонарь, пока нащупывал нож в кармане. Открыть складной нож оказалось очень трудно, а еще трудней сесть – скорее, упасть – обратно в воду и разрéзать толстую кожу. Он старался как можно меньше пользоваться фонарем, пока, задыхаясь, со стонами, пилил ее. Наконец проклятые ботинки были сняты, и он отшвырнул их в темноту, где они с тихим всплеском шлепнулись в воду; Берг справа от него тяжело вздохнул. Ноги онемели. Они ничего не чувствовали.

– Берг! Огурец! Снимите ботинки. Мне свои пришлось разрезать.

– С-с-с-лишк-к-к-к-ом холодно, – сказал Берг. – Ч-ч-ч-ерт-т-т-овски холодно. Н-н-не могу.

– Огурец, скинь ботинки. – Огурец не ответил, но было слышно, как кровь капает в воду: кровь-кровь-кровь-кровь-кровь-кровь…

Говорить, думать стало трудно. Лоялу снились длинные изнуряющие сны, от которых он старался, но не мог очнуться. Несколько раз ему казалось, что он сидит в кресле-качалке возле кухонной плиты, прижав к груди спящего ребенка, у которого от его свистящего дыхания на головке шевелятся светлые волосики. У него сердце щемило от нежности к младенцу, пока его мать, вороша дрова в очаге, не сказала небрежно, что это не его ребенок, что это – дочка Берга и что из его собственной жизни все подобные радости вырваны, как листки из календаря, и навечно для него потеряны.

Потом он будто бы спросил у Берга, который час, но свет от фонаря был тусклым, а часы всегда показывали десять минут третьего.

– Остановились, – сказал Берг. – Часы ос-с-становились.

– Как ты думаешь, сколько мы здесь уже пробыли? – Теперь он разговаривал только с Бергом и стоял ближе к нему.

– Несколько дней. Пять, м-м-может, четыре. Если ты их услышишь, нам нужно будет стучать, чтобы они поняли, что мы тут еще живы. Перлетт. Надеюсь, они з-з-за ней присмотрят.

– Перлетт, – повторил Лоял. – Она твой единственный ребенок?

– У меня их трое. Перлетт. Джеймс. Абернети. Д-д-для краткости – Берни. Кроха еще. Каждую зиму болеет. – Берг направил слабый свет на стену. Уровень воды понизился на два дюйма. – У нас есть ш-ш-шанс, – сказал он. – Так или иначе, шанс еще есть.

В умирающем свете, направленном туда, где стоял Огурец, была пустота. Они звали его, стуча зубами, но в ответ не доносилось ни звука. Огурец находился за пределами круга света и был безмолвен.

Когда наконец послышался глухой отдаленный стук, они, заплакав, принялись колотить мокрыми обломками камней в стену. В темноте, чуть в стороне от них, Огурец перекатывался в восьмидюймовой шахтной воде, снова и снова, словно в поцелуе, касаясь губами каменного пола, как будто благодарил за то, что обрел дом.

15 Записная книжка индейца

Он несколько лет носил записную книжку индейца с собой, пока не начал писать в ней. Книжка была в мягкой обложке – узкие полоски змеиной кожи, сшитые швом в крупную елочку, страницы – со скругленными уголками. Почерк у индейца был кошмарным; буквы с наклоном в разные стороны, без верхних линий, но с длинными болтающимися подстрочными хвостиками, слова наползали друг на друга, пропущенное вставлялось над уже написанными предложениями. Некоторые страницы выглядели странно. На одной, например, Лоял прочел:

жертвоприношения

плач

голодание

тюрьма

сны и видения

путешествия

На другой ломаные предложения гласили: «Мертвые живы. Власть приходит от жертвоприношений. Пошли мне хорошие мысли, умерь мои необузданные желания, укрепи мое тело, не позволяй мне есть неправильную пищу. Солнце и луна будут моими глазами. Дай мне увидеть белый металл, желтые стебли, красный огонь, черный север. Прокрути мои руки 36 раз».

Интересно, жертвоприношения – это скальпы? – промелькнуло в голове Лояла под ковбойской шляпой.

Фраза о мертвецах, продолжающих жить, привела на память Берга, с его идеей о возвращающихся призраках шахтеров, и его дочку, какой он ее себе представлял, реальней, чем в любых рассказах Берга. Дети Берга со вкусом снега во рту, подумал он. И сам Берг, ковыляющий где-то на алюминиевых ногах. Он слышал, что в маленькой больнице в Афрейтсе, куда доставили Берга, медсестра разрéзала шнурки на его ботинках, потом начала снимать левый с его ноги. Ботинок хлюпнул, и вместе с ним, прилепившись к стельке, отвалилась разбухшая, как губка, нижняя часть ступни, оголив блестящую кость. Лоял не помнил, отвезли ли его самого в ту же больницу. По крайней мере, он все еще мог довольно хорошо ходить, во всяком случае, он не потерял ни ступни, ни пальцы на ногах, хотя было ощущение, что боль навсегда поселилась в костях его ног.