Почтовые открытки

Они принялись шарить по дну вдоль стены, там, где работали утром, но попадались лишь бесполезные сверла, потом ланч-бокс Лояла, набитый размокшей бумагой и хлебным мякишем, однако кусочки ветчины все еще были съедобны, и он сжевал один, а другой положил в карман куртки. Молотки для дробления камня, зубила и прочее нужное лежало в деревянном плотницком ящике с ручкой-перекладиной. Все они это знали, но не находили ящика, даже когда вошли в воду по колено и стали осторожно водить ногами по дну.

– Если я на него и наткнусь, я ничего не почувствую, – сказал Лоял. – Господи, у меня так болят ноги, что я не понимаю, хожу я или стою на месте.

– Я сам нес сюда этот ящик, – сказал Огурец. – Прямо ощущаю его тяжесть в руке. Но не помню, где поставил. Может, там, за рельсовым путем? Хорошо помню, как мы по нему ехали.

Лоял едва не физически ощущал всю тяжесть нависающей над ними и оседающей каменной массы толщиной в полмили.

Огурец бормотал:

– Должен быть где-то здесь. Может, я подумал, что нам инструменты сегодня не понадобятся?

В темноте они напрягали невидящие глаза в направлении рельсового пути в надежде разглядеть ящик с инструментами, наверняка погребенный теперь под завалом. В кромешной тьме красные пятна и вспышки плясали у них перед глазами. Вода медленно прибывала.

Спустя долгое время, не меньше восьми или десяти часов, как казалось Лоялу, он заметил, что боль в ступнях, икрах и бедрах сменилась холодным онемением, которое подступало к паху. В полуобмороке, он прислонился к стене, потому что уже не мог стоять. Берга мутило в темноте, а между рвотными позывами он так сильно дрожал, что голос вырывался из него мелкими толчками. Огурец, по другую сторону от Лояла, в той же темной сырости дышал тяжело и медленно. Повсюду вокруг продолжалась монотонная капель.

– Берг, включи фонарь и скажи, который час. Это поможет нам сохранять хоть какое-то представление о времени.

Непослушными пальцами Берг нащупал кнопку на фонаре, но не мог рассмотреть циферблат, потому что часы дергались и скакали на его трясущейся руке.

– Господи! – сказал Лоял, придерживая пляшущую руку Берга. Часы показывали десять минут третьего. Дня? Ночи? Два часа утра после обвала или на сутки больше?

– Огурец, как ты думаешь, сейчас два часа дня или ночи? – спросил он и посмотрел на Огурца, широко расставившего ноги, прижавшего руки к скале, чтобы снять с ног вес тела, и опустившего голову. Огурец обернулся на свет фонаря, и Лоял увидел кровавые потеки под его черными ноздрями, пропитавшуюся кровью рубашку и доходившую ему до колен воду, окрашенную кровью. Огурец открыл рот, и между окровавленными зубами показался бледный язык.

– Тебе легче. У тебя детей нет.

Лоял отвел фонарь, ему не оставалось ничего, кроме как стоять в своем полуобморочном состоянии и ждать, слыша, как кровь капля за каплей вытекает из Огурца.

Теперь он знал: во время последних вспышек сознания, когда спина ее выгибалась дугой, что он принимал за исступление страсти, но что на самом деле было судорожной попыткой сбросить с себя его смертоносное тело, в те долгие-долгие секунды каждым умирающим атомом своего тела Билли проклинала его. Она желала ему сгнить заживо – страдание за страдание, – прожить худшую из всех возможных жизней. И она уже увела его из родного дома, заставила жить среди чужих, в чуждой обстановке, лишила шанса иметь жену и детей, обрекла на нищету, всадила в него индейский нож, а теперь гноит ему ноги в воде посреди кромешной тьмы. Она искорежит и изломает его до последней клеточки. «Билли, если бы ты могла вернуться, ничего этого не было бы», – прошептал он.

Лоял очнулся от того, что окунулся под воду. Не мог стоять: распухшие ступни не чувствовали опоры. Он понимал, что нужно снять ботинки, эту расползавшуюся кожу, стискивавшую плоть, распустить стягивавшие ее шнурки – наверное, их придется разрезать. Хватая ртом воздух, он пригнулся к воде и нащупал правый ботинок. Раздутая нога выпирала над ним, как квашня. Корчась от судорог, он стал под водой тянуть кончики шнурка, пытался развязать мокрые узлы. Спустя долгое время, много часов, как ему показалось, он вытащил-таки шнурок из дырочек и начал высвобождать ногу из ботинка. Боль была адская. Нога забила собой ботинок плотно, как кол, вогнанный в землю. Господи, если бы он мог видеть!

– Берг! Берг, мне нужно включить фонарь. Чтобы снять ботинки. Берг! У меня ноги раздулись до невозможности.

Берг молчал. Лоял включил налобный фонарь и увидел, что он, припав к стене, наполовину повис над маленьким выступом, опираясь на него коленями, принявшими на себя часть тяжести его тела.