Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

В бытность мою в Токио я узнал от полковника Подтягина, что генерал Розанов{256}, комендант Владивостока, назначенный на эту должность еще адмиралом Колчаком и пользующийся большими полномочиями, ликвидировал своей властью большие запасы казенного хлопка, находящегося в порту, продав его японцам за весьма крупную сумму, что-то вроде 600 или 800 тысяч йен, и тем создал свою местную валюту. Зная Розанова по академии, а потом по службе в Генеральном штабе, я написал ему, с ведома Бобровского, полуофициальное письмо, в котором, изложив ему вкратце историю могилевского эшелона и обрисовав то положение, в котором оказались, как бы между небом и землей, члены его, я просил его прийти им на помощь, причем, исходя из наличия к тому времени эшелона и тех минимальных средств, которые необходимы для каждого человека, чтобы добраться до ближайшей страны, готовой его принять, и иметь еще запас месяца на два жизни, определил необходимое пособие в 60 тысяч йен. Особенной надежды на удовлетворение моей просьбы, по правде говоря, я не имел: во-первых, не был уверен в размерах той суммы, которую мне назвали, зная, насколько все склонны преувеличивать; во-вторых, не без основания полагал, что у Розанова во Владивостоке немало лиц, забота о которых гораздо ближе к его сердцу, чем судьба чуждого ему могилевского эшелона. Впоследствии оказалось, что я был прав и в первом, и во втором предположении.

Но вот дни проходят за днями, а ничего нового нам не приносят. Сидим по-прежнему на «Могилеве». Весь февраль протек без перемен, отправили еще небольшую партию во Владивосток: гардемаринов, летчиков и десятка два молодых офицеров и зауряд-прапорщиков.

Начинаем подумывать, что и нам очередь придет. Верный своему обещанию, я твердо решил отправиться во Владивосток с чинами партии, вывезенной мной из Германии. Многие из членов эшелона, знакомые с историей моего бегства из Советской России, каждый по-своему хотели мне оказать помощь в том опасном положении, в котором я мог бы оказаться в случае перехода Владивостока во власть большевиков. Один молодой гражданский инженер, не имеющий за собой преступного прошлого, с точки зрения большевиков, предлагал мне сойти за его отца. Другой, обеспечивший себя целой коллекцией подложных паспортов (хорош гусь), предлагал поделиться своим сокровищем. Но я с благодарностью отклонил первое предложение и категорически отказался от второго, предоставив себя всецело воле Божьей.

Во всем остальном жизнь на пароходе текла прежним порядком. В обычные часы – утренний чай, обед и ужин. Китайцы по-прежнему прислуживали за столом. Мой благодетель Сю Кай, как я уже упоминал выше, подкармливал меня добавочными порциями.

Кстати, укажу здесь на своеобразное проявление патриотизма со стороны южных китайцев и ненависть их к японцам: артель просила капитана не выдавать им жалованья, которое они обычно получали еженедельно, до тех пор пока они находятся в Японии, для того чтобы не тратить здесь своих денег и не обогащать японцев; поэтому они почти не съезжали на берег.

Наступила весна. Погода стала гораздо мягче; чаще проглядывало солнце. Тянуло на берег, но удовольствие это нельзя было доставлять себе очень часто; пароход, как я уже упомянул выше, стоял почти посреди пролива, несколько ближе к Моджи, и, чтобы попасть в город, надо было переезжать на сампане (небольшая лодка, управляемая одним кормовым веслом). Два-три перевозчика постоянно дежурили у парохода, но переезд стоил 50 йен, а для нас это были деньги. Правда, по прибытии в Моджи все пассажиры получили небольшое пособие от казны, сколько помнится, в среднем по 25 йен на человека, но соблазнов было много: одни миканы, как называются сладкие, бескосточковые мандарины, заставляли раскошеливаться самых скупых; незатейливые японские сласти и пиво, предлагаемые японками, раскинувшими свои лари на палубе, неудержимо тянули к себе тоскливо слоняющихся из угла в угол пассажиров. Скудное пособие растаяло быстро. Дошел черед до сбережений, припрятанных на черный день. Когда же у слабохарактерных людей и этот источник иссяк, началась ликвидация того, что признавалось излишним. Более богатыми в этом отношении были так называемые англичане. Они были снабжены двойным комплектом обмундирования из весьма добротного материала цвета хаки. Этот модный военный цвет был в большом спросе повсюду, и японские маклаки[153] давали за предлагаемый товар очень приличные деньги.

У «французов» тоже оказалось кое-что в этом роде, что можно было «загнать».

Обиженными судьбой в этом отношении были «немцы». Во-первых, эта группа состояла из военнопленных, которым если и удалось обзавестись кое-чем, то все это было из эрзац-материалов, и маклаки не особенно льстились на этот товар; во-вторых, беженцы, которые, естественно, были налегке.