Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Ликование было общее: люди обнимались и целовались, женщины даже плакали от радости. Падение Владивостока, последней опоры против большевистской власти в Сибири, приветствовалось этими теоретическими противниками большевизма и поборниками национальной России как необычайно благоприятное событие. Насколько силен вообще в человеке шкурный вопрос и насколько мало у нас истинного патриотизма! Я допускаю еще злорадство широких масс, когда большевистский переворот в октябре 1917 года опрокинул непопулярное Временное правительство; могу понять, что многие приветствовали тогда большевиков как твердую власть, способную установить порядок в том хаосе, который создало безвольное и бессильное временное правительство, ведь тогда еще не раскусили большевиков, тогда могли еще предполагать, что переход власти к большевикам может принести пользу России. «Больному дать желудку полезно ревеню», – как говорил граф Алексей Толстой[154], но как теперь, в 1920 году, после двух с половиной лет хозяйничанья большевиков, можно было радоваться их успехам, я не понимаю. К сожалению, на деле было так.

С падением Владивостока единственный выход для ликвидации могилевского эшелона закрылся. Бобровский запросил посла. Ответа долго не было. Все терялись в предположениях, что же дальше будет с нами. И тут, как это ни странно, наступила реакция по отношению к Владивостоку. Вести, доходившие оттуда, рисовали вполне спокойную обстановку; никакого террора, никаких репрессий, вполне нормальный порядок. Многие из тех, которые до сих пор смотрели на Владивосток как на последний этап для перехода на тот свет, видели теперь в нем исход из создавшегося положения лучший, чем странствование по иноземным колониям. Владивосток – все-таки Россия, Роди на; свой дом, а дома, как говорится, и стены подпирают. Конечно, при этом была забыта или отложена до более благоприятного времени и идея об освобождении России от большевистского ига и забыта цель нашего путешествия на Дальний Восток.

И вот за это время полной неизвестности, в течение почти двух недель, было несколько отправок добровольных одиночных пассажиров и небольших партий во Владивосток. Никаких препятствий этому не делалось, так как, во-первых, это облегчало в некоторой степени разрешение вопроса с ликвидацией эшелона; во-вторых, потому, что, в сущности, такие лица были настолько же бесполезны в наших рядах, насколько безвредны были для нас в рядах наших врагов.

За это время из Токио несколько раз приходили запросы о наличном состоянии эшелона, но без всяких дальнейших комментарий. Это косвенно указывало на то, что мы все-таки не были забыты; но как решится наша участь – было покрыто мраком неизвестности. Большинство уже так обтерпелись, что с покорностью фаталистов заранее примирились с тем, что их ожидает. Ничего хорошего будущее не сулило, и поэтому всякий день отсрочки был уже приобретением, поэтому и не сетовали на медленность решения нашего вопроса.

В такой обстановке в середине марта, совершенно неожиданно, пришла телеграмма от военного агента, что отпущены средства для ликвидации могилевского эшелона, и посол просил немедленно явиться в Токио начальника эшелона, меня и Буковского для обсуждения и установления порядка ликвидации, при этом было упомянуто, что предполагается выдать каждому члену эшелона определенную сумму денег с предоставлением ему полной свободы распорядиться самим собой, то есть он отпускался на все четыре стороны с условием покинуть пароход до 7 апреля. Кроме того, японское правительство удерживало в своем распоряжении некоторую часть этого пособия до выезда получившего его из Японии. Очевидно, японцы, не без основания, опасались, как бы незваные, а я скажу, и невольные гости не застряли в Японии, прожив до последней копейки пособие.

Приехали в Токио. Оказалось, что средства были отпущены из казенных сумм, бывших в распоряжении нашего посла в Вашингтоне в депозите, на предмет военных заказов в течение войны. Рассчитаны они были в среднем по тысяче йен на человека, что признавалось достаточным для оплаты морского пути в третьем классе до довольно отдаленных мест, как, например, до берегов Америки в одну сторону и до Суэца в другую, и для жизни в течение двух-трех месяцев на месте эмиграции. Японские власти удерживали в своем распоряжении с каждого человека по 200 йен, которые выдавались по принадлежности только при предъявлении паспорта с надлежащими визами и пароходного билета.