Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Обсуждению нашему подлежал вопрос, как распределить отпущенные средства. Исходя из того, что пособие, по существу своему, предназначалось для удовлетворения жизненных потребностей человека, которые были одинаковы для всех членов эшелона, независимо от чина, общественного положения, возраста и пола, и размер его только в обрез покрывал их, мы решили в конце концов установить одинаковую для всех норму, в тысячу йен, сделав исключение лишь для детей моложе десяти лет, для которых была определена половинная норма – пятьсот йен. Таким образом, и генерал, и нижний чин, и старик, и юноша получали пособие в одном размере. В сущности, конечно, это было не вполне справедливо, и Буковский вполне основательно возражал против этой нивелировки, но я, со своей стороны, указал на то, что вполне справедливого распределения установить все равно нельзя. Если исключить даже чины и положения и основываться только на возрасте, то и тут нельзя установить точных норм; не столько возраст, сколько физическое здоровье играет доминирующую роль в борьбе за существование, а это завело бы нас в такие дебри субъективных суждений, что, кроме крупных неприятностей, из этого ничего не вышло бы, не говоря уже о том, что первыми, которые подверглись бы нареканию, оказались бы именно мы, как старшие и по чину, и по возрасту. Если бы это пособие выдавалось в счет заслуженного жалованья, тогда, конечно, можно было бы делать соответственную интерполяцию, но коль скоро оно предназначено исключительно в обрез, на хлеб насущный, одинаково необходимый для всех, то, по моему мнению, надо было принять одинаковую для всех норму. Что же делать: где лес рубят, там щепки летят.

Посол вполне присоединился к этому взгляду, так как такое решение должно было удовлетворить почти всех членов эшелона, за исключением небольшого числа нас, далеко не молодых и достаточно заслуженных.

Установление порядка выдачи пособий задержало нас в Токио на три дня. Я воспользовался этим временем, чтобы позондировать почву относительно того, как мне и моим ближайшим спутникам, выехавшим со мной из Германии и доверившим мне руководство их судьбой, воспользоваться разрешением отправиться на все четыре стороны.

Какую из этих четырех сторон избрать? В Соединенные Штаты давали пропуск только тем, кто мог указать на проживающих там родных или таких лиц, которые принимали бы их на свое попечение. В Канаду приема эмигрантов не было. В Австралию – тем паче. Филиппины, Зондские острова[155] не тянули к себе из-за непривычного для нас климата. Харбин[156], где еще властвовал генерал Хорват{258}, не обещал быть долговечным. Шанхай[157] представлялся переполненным эмигрантами уже донельзя. Для лишнего рта трудно там найти хоть какой-либо кусочек.

Невольно взоры обращались на Южную Америку, где сравнительно молодые республики, в периоде еще созидания, сулили возможность найти заработок для интеллигентного человека.

Отправился я прежде всего в Иокогаму[158], где от нашего консула господина Вильма{259} получил паспорт, в котором удостоверялась лишь моя национальность и прочие обычные для паспорта сведения, но не упоминалось ни о моей профессии, ни о моем звании. Я нарочно просил об этом, так как последние данные могли бы послужить препятствием в приискании мной работы. На случай же надобности в этих данных у меня были те документы, которые я вынес во время моего бегства из Советской России.

В Иокогаме я посетил аргентинского консула, у которого осведомился предварительно о том, какие формальности нужно выполнить нам, то есть мне и моим спутникам, для того чтобы получить его визу для проезда в его страну. Он оказался довольно сговорчивым и обнадежил, что никаких затруднений он не предвидит; предупредил лишь только о том, что если мы предполагаем отправить ся в Аргентину через Вальпараисо[159], так как это кратчайший путь, то надо обеспечить себя еще транзитной визой чилийского консула.

Затем, по возвращении в Токио, я был у боливийского посланника, который тоже отнесся вполне сочувственно к моему предположению эмигрировать в Боливию. Здесь тоже была необходима чилийская транзитная виза. По этому поводу посланник непреминул распространиться о больном месте, этой кровоточивой язве Боливии: двух тихоокеанских портах – Такне и Арике, отнятых чилийцами у Боливии в восьмидесятых годах прошлого столетия. Посланник надеялся, что теперь, после великой войны, когда справедливость восторжествовала над насилием, вопрос этот вновь будет обсужден международным трибуналом. По всей вероятности, посланник тайно рассчитывал и на то, что германофильское настроение Чили во время войны, особенно ярко обнаружившееся после морской победы адмирала фон Шпее{260}, поможет Боливии выиграть свою многолетнюю тяжбу.