Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Видя, что логикой тут ничего не поделаешь, я прибег к классическому приему коменданта города, который не встретил победителя салютом по тысяче причин, из которых первая была то, что в городе не было пушек; согласно закону, дуэли разрешаются или на специальных дуэльных гладкоствольных пистолетах со спиленной мушкой или на холодном оружии; шашки казенного образца, быть может, и нашлись бы на пароходе, но фехтование у нас вообще не процветает, что же касается гладкоствольных пистолетов, то в Японии их можно найти, пожалуй, только в музеях, откуда их не дадут напрокат, на браунингах же дуэль недопустима. Кроме того, устроить дуэль на пароходе – немыслимо, на берегу же возможно только с ведома местных властей, разрешение которых весьма сомнительно: японцы, по всей вероятности, посоветуют оскорбленному, а то и обоим противникам покончить дело путем харакири. Против этого мои оппоненты не нашлись ничего возразить, и мы решили сделать попытку примирения. Приглашенный нами полковник Кусков явился в полном походном снаряжении с видом весьма решительным и проникнутый серьезностью момента. Он упорно стоял на своем и соглашался кончить дело миром лишь в том случае, если Тютчев принесет ему всенародно полное извинение. Тютчев, чувствуя себя как-никак виноватым, оказался много сговорчивее, но не соглашался на принесение извинения при всем честном народе. Наконец мне удалось выработать форму, которая, после долгих переговоров, была принята обеими сторонами. Тютчев, в каюте, где он помещался с Кусковым, в присутствии остальных обитателей ее, выразил Кускову сожаление, что своей шуткой вызвал раздражение Кускова; последний, в свою очередь, высказал сожаление, что погорячился. После этого они пожали друг другу руки и разошлись. Тютчев тут же переселился в другую каюту, и этим инцидент с дуэлью кончился.

Привел я этот, в сущности, мелкий факт исключительно с целью показать, насколько нервно было настроение на «Могилеве», когда даже такие солидные по возрасту и серьезные люди, как Буковский и Потехин, находили вполне естественным эту бессмысленную затею с дуэлью.

Положение во Владивостоке продолжало оставаться неопределенным: по одним сведениям, там нарастало революционное настроение, по другим – Розанов держался крепко и, по крайней мере, в ближайшем будущем ничего тревожного не предвиделось. Поэтому не было никаких оснований прекращать условленную с нашим послом постепенную эвакуацию «Могилева».

В начале марта отходил из Нагасаки во Владивосток пароход, который мог принять до сорока пассажиров; и приступили к сбору этой партии. Тут уже дело не обошлось без принуждения. Никого из семейных в эту партию еще не было назначено, достаточен еще был контингент одиноких и притом нежелательных по своему поведению. Эта деликатная операция сошла довольно благополучно; ворчали отправляемые, но открытого неповиновения не было, утешались они, по всей вероятности, той мыслью, что и до оставшихся дойдет очередь со следующим рейсом и от неизбежной эвакуации все равно спасения нет. Многие из них совсем пали духом, ехали во Владивосток как на верную смерть, да и у оставшихся настроение было не лучше. Помимо того, что над ними висел тот же Дамоклов меч, чувствовали они некоторый укор совести, что этой принудительной отправкой своих спутников они покупают себе некоторый срок еще безопасной жизни на «Могилеве». Но тут произошли одно за другим два события, которые резко изменили судьбу оставшихся еще на борту членов могилевского эшелона.

Во Владивостоке внезапно произошел переворот. Розанов поспешно покинул его, и удалось это сделать ему только благодаря тому, что там оказались японские военные суда, на который спасся он и лица из его ближайшего окружения. Город оказался во власти социал-революционеров, которые, как всегда и всюду, являлись предшественниками большевиков и притом на весьма короткий срок{257}. Дальнейшие отправки во Владивосток, таким образом, сделались невозможными. К благополучию последней партии, весть о перевороте застала ее еще до посадки на пароход, и ее телеграммой вызвали из Нагасаки обратно в Моджи. Радостные вернулись они на «Могилев», и так же радостно, как пришельцы с того света, были встречены они своими товарищами, остававшимися на пароходе, которые вздохнули с облегчением после исчезновения этой угрозы – Владивостока.