Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Многие удивлялись, как это я, на склоне лет, отваживаюсь пуститься в новую жизнь, не сулящую ничего доброго, тогда как по своему служебному прошлому и связям, сохранившимся в военном мире, мог бы рассчитывать на то, что меня не бросят умирать с голоду под забором. Капитан парохода, узнав о моем решении ехать в Южную Америку, серьезно отговаривал меня от этого, убеждал меня, что я и не представляю себе всех трудностей и лишений, которые ожидают меня в чужих странах, не говоря уже про здоровье, которое всегда может изменить мне. Когда я говорил ему, что не из любви к приключениям я остановился на этом решении, а потому, что оно представляется мне единственным выходом из создавшегося положения, он указывал мне на целый ряд лиц, тоже выброшенных, подобно мне, за границу, которые совершенно недурно устроились при средствах, остававшихся в распоряжении последнего законного русского правительства. Я возражал ему, что, на мой взгляд, такое распоряжение казенными деньгами неправильно, деньги эти – собственность русского народа, распоряжаться ими можно только с ведома собственника; теперь у него рот зажат, но настанет время, когда народ сбросит с себя большевистское иго и тогда может потребовать отчета от тех, кому были доверены его деньги. На это он отвечал, что я своей многолетней службой выслужил право на пенсию, и с этой точки зрения пользование этими средствами является вполне законным, мое же мнение было, что лично я не могу определять своих прав и не нахожу авторитетными для меня и компетентными для этого тех лиц, которые устроились при казенном пироге. Видя, что меня не сдвинуть с моей точки зрения, капитан уговаривал меня вернуться все же в Европу, предлагая даже довезти даром до Порт-Саида, так как «Могилев» должен был возвратиться в Англию. Я сердечно поблагодарил его за проявленное мне трогательное участие, но не изменил своего решения.

Некоторые из пассажиров, из числа колеблющихся и не знающих куда направиться, проведав об этом, решили, что у меня, по всей вероятности, имеются определенные перспективы, коль скоро я так твердо стою на своем, и пробовали позондировать почву, кто через моих спутников по каюте, а кто непосредственно у меня. Я категорически разубеждал этих лиц в существовании у меня каких-либо определенных планов и всячески старался отговорить их следовать моему примеру, нарочно преувеличивая трудности, которые ждут нас на этом пути и приводя в подтверждение этого слышанные мною примеры о многих неудачниках, кои, после нескольких лет тяжелой борьбы на чужбине, рады были, что могли вернуться назад, потеряв даже те крохи, с которыми отправились в путь.

Не хотел я брать на свою моральную ответственность судьбу лиц, взиравших на меня, как на ментора. Не менее убедительно старался я повлиять и на своих ближайших спутников, сожителей моих по каюте, убеждая их поразмыслить весьма и весьма серьезно, прежде чем решаться следовать за мной. Несмотря на это, братья Оранжереевы и полковник Гильбих остались при прежнем решении. Эмме с сестрой (точнее, женой) решил ехать во Владивосток. Поздеев колебался между Аргентиной, Мексикой и Харбином. Трифонов, у которого была оперирована одна почка, внимая совету доктора, не отваживался пуститься на неведомое и предпочел Владивосток, тем более что политическое прошлое его, как эмигранта 1905 года, могло послужить ему там только на пользу. Из прочих пассажиров к нам примкнули капитан Нечаев с женой и шестилетней дочерью и прапорщик Курбатов. Первый был из французской группы, второй – из числа киевских беженцев. Особенно отговаривал я Нечаева, жена которого, урожденная Олохова, дочь генерала Олохова{262}, последнего командира 1-го гвардейского корпуса[160], по моему мнению, не была подготовлена к трудностям нашего будущего. Кстати упомяну, что впоследствии эти опасения мои не оправдались.

Таким образом, нас, собравшихся в Аргентину, было всего одиннадцать человек, из них шесть мужчин, две женщины и трое детей. Бобровский с женой и грудным ребенком тоже наметил Аргентину, где он, как инженер и к тому же профессор, имел шансы найти работу, но пока еще не решил, каким путем туда поедет, то есть Тихим или Индийским океаном.

Главная масса эшелона, как и нужно было ожидать, решила вернуться обратно в Европу на том же пароходе «Могилев», но теперь уже в качестве платных пассажиров. Несколько человек из холостой молодежи предполагали отправиться на Зондские острова. Генерал Торбеев с женой и взрослым сыном решили ехать в Новую Зеландию, куда звала их дочь, вышедшая замуж за новозеландца в бытность свою сестрой милосердия на Французском фронте.

И вот после пятимесячной беззаботной жизни на «Могилеве» обитателям его, за исключением возвращенцев, пришлось с лихорадочной поспешностью разузнавать о способах переезда в намеченные ими места. На запад это не представляло больших затруднений, так как многочисленные пароходные компании и частые рейсы представляли свободный выбор. На восток же дело обстояло иначе.