Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Семейные были отделены от своих жен и детей, так как тем было отведено место на женской половине в японском трюме. Кстати сказать, перегородка, отделяющая женское отделение от мужского, устанавливалась лишь во время стоянок, в плавании она убиралась и только при приближении к иностранному порту вновь ставилась. Оказывается, мера эта принималась исключительно в угоду американцам, сами же японцы деликатности эти для пассажиров третьего класса признавали совершенно излишними.

Разложив наши вещи на койки, поднялись на палубу, и тут меня ожидало несколько сюрпризов.

Первый и очень тронувший меня сюрприз заключался в прекрасном тростниковом шезлонге, который мне доставила на пароход чета Апрелевых, из числа наших спутников по «Могилеву». Апрелев{271}, полковник Генерального штаба, бывший петергофский улан[174], и жена его, болезненная, слабогрудая женщина с тремя малолетними детьми, жили на последние бриллианты, которые им удалось вывезти из советского рая. Не имея ничего определенного в будущем, они намеревались ехать в Соединенные Штаты, где у них были кое-какие знакомства, и, несмотря на это более чем сомнительное денежное положение, не остановились перед значительным расходом, чтобы доставить мне удобство в пути – роскошь, которую я сам себе никогда не разрешил бы.

Второй сюрприз, но довольно платонического характера, был от генерала барона Будберга{272}, бывшего военного министра у адмирала Колчака, моего товарища по Академии Генерального штаба. Он пришел пожелать мне счастливого пути и сообщить мне, что Розанов перед отъездом своим в Европу поручил ему выдать из оставшихся в его распоряжении денег пособия целому ряду лиц, в том числе мне было намечено пособие в 1500 йен, но… Здесь я узнал, что крах банка «64» был для меня небезразличен: деньги эти лежали в названном банке.

Откровенно скажу: я не очень огорчен был этим обстоятельством. Источник этот, когда я узнал подробности его происхождения, не представлялся мне кристально чистым, и пользование им не могло не вызвать некоторых колебаний. Быть может, и даже весьма вероятно, я, в моем незавидном положении, и не устоял бы тогда перед соблазном, а потом не один раз упрекал бы себя в слабости. Судьба избавила меня от борьбы и колебаний.

Наконец, третий сюрприз заключался в том, что с пристани из группы европейцев один господин, блондин весьма благообразной внешности, осведомлялся, нет ли на пароходе генерала Минута. Когда я подошел к борту, он отрекомендовался Ильиным, родственником моего троюродного брата гофмейстера Менделеева{273}, предводителя дворянства Тверской губернии, и сообщил мне, что на пароходе едет в Соединенные Штаты некто Бурышкин{274}, видный московский коммерсант и общественный деятель, который хотел бы со мной познакомиться. Кроме Бурышкина, пассажира первого класса, на пароходе оказались еще два морских офицера, пассажиров второго класса; капитан первого ранга Руденский{275} и лейтенант Никольский{276}, но к пассажирам я еще вернусь ниже.

Здесь считаю нужным остановиться на заключительной сцене отплытия парохода в дальнее плавание, сцене, бросающей свет на внутреннюю жизнь японского народа, столь мало известную иностранцам.

Пристань, как я уже упомянул, была покрыта сплошной толпой провожающих. Над головами их на длинных жестах веяли разные значки, знамена и бумажные плакаты, испещренные иероглифическими надписями. Что обозначали они, я не знаю. Были ли они значками кланов, которые до сих пор традиционно существуют в Японии, обозначали ли они принадлежность к каким-либо политическим или общественным организациям или просто-напросто содержали пожелание счастливого пути, мне так и не удалось узнать.