Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

В течении трех дней, которые мы провели в Сан-Франциско, грузя строевой лес для Перу и Чили, он все надеялся, что консул, задержанный хлопотами о нас перед местными властями, явится приветствовать нас, но так и не дождался.

В последний день, потеряв эту надежду, он послал негодующую телеграмму нашему послу в Вашингтон. Возымела ли она какое-либо действие – не знаю.

Три дня стояли мы на палубе, то глядя на расстилавшийся с правого борта обширный рейд, в котором, казалось бы, смело могли бы разместиться военные флоты всех великих держав, то на взбегавший по пологому скату от левого борта гигантский город с его небоскребами. Трудно было представить себе, что каких-нибудь 50–60 лет тому назад, то есть на памяти живых людей, на этом месте была легендарная столица золотоискателей Дальнего Запада, столь художественно описанная в занимательных рассказах Брета Гарта{278}. Что будет на этом месте еще через полвека, если жизнь будет идти тем же головокружительным темпом? Безумно рискованным казалось воздвигать эти вавилонские башни в десятки этажей в местности, подверженной беспрестанным землетрясениям, на деле же оказалось, что эти железобетонные каланчи гораздо легче переносили судороги земной коры, нежели их двухэтажные соседи прежней постройки; когда последние от первого же толчка рассыпались прахом, погребая под грудой мусора все в них живущее, первые только шатались, как глубоко вбитые гвозди, и обитатели их отделывались лишь страхом и разбитой посудой.

При отходе из Сан-Франциско обнаружили мы на пароходе много новых пассажиров. Во-первых, сели десятка полтора молодых студентов, южноамериканцев, возвращающихся к себе на родину после трехлетнего пребывания в Соединенных Штатах для изучения английского языка и разного рода специальных профессий. Один из них, аргентинец, Ортиц-и-Бустаменте, был нашим спутником почти до самого Буэнос-Айреса. Веселый, жизнерадостный парень близко сошелся с нами и охотно давал нам практические уроки испанского языка, в котором мы подвинулись уже настолько, что могли без труда объясняться с ним. От него мы впервые узнали особенности аргентинского произношения, порядочно отличающегося от puro castellano[180]. Эта группа ехала во втором классе, так как в Америке считается зазорным ехать в одном классе с цветными, но Ортиц все время проводил с нами. Во-вторых, небольшую группу составляли деловой и коммерческий народ, направлявшийся по своим делам, кто в Панаму, кто в Чили; это были большей частью пассажиры первого класса.

Наконец, в-третьих, самая многочисленная группа состояла исключительно из пассажиров первого класса и путь свой держала только до следующей остановки, в пределах той же великой республики, до Лос-Анджелеса. Целью этого короткого путешествия, которое, кстати сказать, можно было бы скорее и дешевле совершить по железной дороге, была возможность вздохнуть на палубе иноземного парохода от строгостей сухого режима{279}. Всего полтора суток продолжался путь от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса – время было дорого, и деловые янки не теряли его даром: и день и ночь в столовой первого класса шла гомерическая попойка, и любо было смотреть, в каком виде эти путешественники высаживались со «Сейо-Мару», стоявшем на открытом рейде Лос-Анджелеса, в расстоянии около полукилометра от города. Интересно было бы знать, возвращались ли эти humides[181] к себе домой по железной дороге или же выжидали в Лос-Анджелесе какого-либо иностранного парохода для обратного рейса, чтобы опохмелиться в пути.

Следующая наша остановка была в Салина-Крус, уже на мексиканской территории, и запрета для схода на берег уже не было. К сожалению, мы прибыли в этот пункт уже после полудня, и пока пароход с большими предосторожностями входил по узкому проливу во внутренний рейд, а затем так же осторожно ошвартовался у пристани, начало уже смеркаться. Сумерки в этих широтах очень короткие, и едва успели мы спуститься на берег и дойти до города, расположенного в полуверсте от гавани, как начало быстро темнеть. Смутно виднелись безжизненные песчаные холмы, полукругом обступающие город, но и те скоро потонули во мраке. Освещение на улицах было довольно скудно, никакого оживления на них не было заметно, хотя в то время Мексика переживала один из революционных пароксизмов, которые не перестают потрясать ее со времени освобождения от испанского владычества. Очевидно, население уже привыкло к этому и перестало реагировать: война ведется между президентами и генералами, и народная масса относится к ней довольно безучастно.