Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

На пятый день поутру мы подошли к Кальяо. Здесь предстояла высадка почти всего японского контингента пассажиров и остатка китайцев и выгрузка значительной части леса, взятого из Сан-Франциско. Это заняло более двух суток, и нам представилась возможность съехать на берег. Поехали Руденский, Нечаев с женой и я. Гильбих, Оранжереевы и Курбатов воздержались по экономическим соображениям, ибо надо было на ялике добраться до берега (пароход стоял на рейде), и затем на электрическом трамвае до Лимы и там провести целый день – все это стоило денег.

Кальяо, крупный коммерческий порт, мы почти не видели, так как станция трамвая находится рядом с таможней, куда мы пристали. Переезд до Лимы занял около получаса; таким образом, к десяти часам утра мы были уже в Лиме, и в нашем распоряжении было более восьми часов времени для осмотра города, ибо мы имели в виду возвратиться на пароход к ужину, отчасти по тем же экономическим причинам, главным же образом потому, что вечером для нас, при наших финансах, город не имел ничего притягательного.

Лима – старинный испанский город, стариной здесь веет еще более, чем в Панаме. Улицы даже в центральной части города мощены обыкновенным булыжником, тротуары узкие, подальше от центра зеленая травка пробивается между камнями, и видели даже свиней, беспрепятственно прогуливающихся около овощных лавок и подбиравших отбросы. Ни дать, ни взять как в Тамбове, в котором мне пришлось побывать незадолго до войны.

Первым делом посетили мы кафедральный собор[183]. Монументальное не по высоте, но по своей массивности здание, занимающее целый квартал. Частые землетрясения, которым подвержена Лима, не могли ничего поделать со стенами необычайной толщины, на которых покоятся массивные своды, и здание это, как монолит, стоит до сих пор нетронутым, тогда как расположенные по соседству постройки разрушались и вновь вырастали по нескольку раз.

Достопримечательностью этого собора является гробница Писарро{282}. Стоит она в одной из ниш бокового прохода. Под стеклянной крышкой гроба лежит старик с длинной черной с сильной проседью бородой. Лицо темного пергаментного цвета, как на наших иконах старинного письма. На голове стальной шлем, на груди латы; от пояса тело прикрыто мантией. С невольным чувством уважения остановился я перед останками этого испанского Ермака Тимофеевича, разрушившего царство своеобразной культуры, где наряду с крайним самодержавием были разрешены гуманным образом многие социальные проблемы. Ермак завоевал, но не уничтожил Сибирского царства; народы, его составлявшие, здравствуют и поныне, частью слились они с племенем завоевателей, частью сохранили свою этническую физиономию, а народы эти были далеко не культурные и само царство очень далеко было от какой-либо прочной организации. Народы эти были иной веры, но Ермак не трогал их религии, не истреблял их только за то, что они язычники или магометане.

Здесь испанцам пришлось встретиться с культурным государством, благоустроенным, обладающим сложным механизмом власти, регулировавшим все отрасли общественной жизни. Народ не тяготился властью инков, напротив, опекаемый ею, благоденствовал под ее эгидой. Правда, это было рабство в полном значении этого слова: не было частной собственности – все принадлежало инку. Работа была обязательной, и плоды всецело шли государству, но в то же время не было нужды. Как только человек терял способность к труду или достигал такого возраста, когда труд становился тяжелым, он переходил на попечение государства и мог доживать свой век не нуждаясь. Верховная власть заботилась обо всем. Она прокладывала прекрасные дороги, проводила ирригационные каналы, строила крепости против набегов диких племен и постепенно оттесняла в арваров, расширяя территорию государства. К чему, казалось бы, понадобилось разрушать эту организацию? Не лучше ли было бы, оставив ее в покое, утвердить на ней свою власть, обложив народ какой угодно данью, установить ясаки, как сделал это Ермак с инородцами Сибирского царства? К чему было убивать курицу, несущую золотые яйца? Религиозный фанатизм испанцев и стремление к быстрой наживе авантюристов решили вопрос иначе. Несметные богатства инков ослепили алчных спутников Писарро, язычество возмутило фанатичных католиков, и вот начался грабеж и истребление неверных. В короткий срок от бывшей империи инков остались лишь развалины, свидетельствующие о бывшем ее благоденствии. А от народа… от народа почти ничего неосталось, так как те жалкие остатки, которые рассеяны по стране и работают пеонами у белых плантаторов, обратились в таких же дикарей, которых когда-то культивировали инки.