Под солнцем и богом

– Сложно поверить, что ты, с твоей аналитической жилкой, повелся на гиблую идею, отдающую кабинетной схоластикой, – разъяснял Остроухов. – Подумай, каков прок от задачи, которую не реализовать? Наш режим мало чем отличается от сообществ древности, где гонца, доставлявшего дурную весть, обезглавливали! Пораскинь мозгами: кроме, как через Андропова, выйти в Политбюро с докладом шансов нет. Огорошь его подметной вводной, в лучшем случае, выставит, а скорее всего, унюхав запашок, возбудит служебное расследование. Кому-кому, а ему известно: правила игры, суть которой – сохранение заскорузлого статус-кво, я знаю. Начни я настаивать, отстранит от должности и за две-три недели всю нашу неуставную возню с двухмиллионным дефицитом баланса разоблачит. Живота нас лишат по суду, а не ритуалом, как во времена Оные – вот и все утешение. К слову, благодаря круговой поруке клана мы пока на плаву, с поправкой на нормы сверхсекретности, разумеется. Андрей, для нас все рухнет прежде, чем дырку в бюджете удастся заткнуть! То есть, временной зазор в два-три месяца, которым мы пока располагаем, масоны прибирают к рукам. На таких условиях их деньги без толку! Но гвоздь проблемы не в этом: к Генеральному не подступиться, как мозги не суши!

Остроухов облокотился и, прикрыв рот рукой, задумался. Но вскоре, убрав руку, продолжил:

– Одного, однако, понять не могу. Как удалось столь нетривиальную операцию состряпать за три дня, ты ведь ровно столько был в Вене, не так ли? Изъять доклад, изданный в двух экземплярах, чего только стоит?!

– Здесь, Рем Иванович, и собака зарыта… – Полковник отозвался не сразу, но не потому, что обдумывал ответ. Весь пассаж-реплику он слушал вполуха. Остроухов излагал те же аргументы, что и он в Вене, узнав, каково покрытие запрошенной у Корпорации суммы. Переговоры сдвинулись с мертвой точки лишь, когда возница буквально щипцами вытащил из него тайну, раскрытую Остроуховым перед самим отъездом: для чего конкретно понадобились два миллиона, с полной предысторией события. Лишь получив гарантии окна на Запад (при успехе операции) и трудоустройства ведущим экспертом Корпорации, не имея иного выбора, Кривошапко согласился.

– Ты думаешь, – не стал затягивать паузу Кривошапко, – эта идея у Корпорации возникла спонтанно, едва мы проявились с протянутой рукой? Отнюдь нет! Все тщательно спланировали заранее. Не объявись я внезапно в Вене, через месяц-другой – огорошили бы вводной, по типу той, которая изъяла у нас Иоганна около года назад. Не предвидь я в свое время чего-то подобного, сам запутался бы!

На пульте селектора замигала лампочка. Остроухов медленно повернул голову, туда же невольно проследовал и взгляд Кривошапко. Генерал потянулся к тумблеру, но вдруг быстро взглянул на полковника, чего тот, должно быть, не ждал. Огромное подспудное напряжение, которое обер-опер до сих пор искусно затушевывал, прорвалось, едва генерал отвлекся. В Остроухова вгрызлись затравленные зрачки, не оставлявшие сомнений: полковник отчаянно ищет выход.

Главный вернулся к селектору, расслабленно щелкнул тумблером: «Петя, что?»

– Рем Иванович, – донеся голос адъютанта Остроухова, – звонили из сектора информации.

– Предупреждал ведь: до обеда не тревожить!

– Просили включить, срочно… – проблеял адъютант.

– Твою сообразительность?

– Любой европейский канал, желательно немецкий… по теме, которую вы запрашивали. До тринадцати ноль-ноль – две минуты.

– А выжимка где? Порядка не знают?

– Говорил…

– Так говорил… – запнулся Остроухов и замер. Он вспомнил, что его последний заказ – информировать о любых подвижках в расследовании катастрофы борта «Мюнхен – Йоханнесбург».

Казалось, в генерала забрался призрак, в мгновении ока окаменевший.

С трудом оживив конечности, Остроухов вернулся в позу собеседника. Выложенные на стол руки смотрелись, будто забыты кем-то другим.

– С сектором соединить? – забеспокоился адъютант, видя, что генерал по-прежнему на линии.

Раздался щелчок, возвещавший конец связи.

– Снова облом или… – Кривошапко старался выглядеть как можно беспечнее.

– Пока не знаю… – Остроухов достал из нижнего ящика телевизионный пульт, наушники.

Спустя минуту на экране вспыхнул канал ВВС, не удовлетворивший Главного. Пульт заработал, быстро меняя каналы, пока не зафиксировал немецкую телестанцию RTL, передававшую полуденный выпуск новостей.

Аудио-сигнал проникал лишь в генеральские наушники, Кривошапко довольствовался одним изображением. Будь на месте полковника самый расхлябанный телезритель, то уловил бы: повседневным в выпуске и не пахнет. Ни тени глянцевой вежливости, не говоря уже об улыбке, на лице моложавой дикторши не замечалось. Напряженная мимика высвечивала драму, очевидно, повлекшую человеческие жертвы. Не вызывало сомнений: событие потрясло ее лично, она сопереживает.

Замелькали кадры кинохроники, но поначалу сюжет отдавал расплывчивостью: голая пустыня, какая-то округлая, припорошенная песком конструкция, расколотая надвое. Ракурс чуть изменился и, увидев хвост «Боинга», Кривошапко догадался: фрагмент снят на месте авиакатастрофы.