Под солнцем и богом

Бенефициар поежился, погрустнел. Вспомнил: как он свой отъезд он не утаивал, Регину ущучила, что с сожителем нечто неладное. Забеспокоилась: откуда вселенская тоска, вороватые взгляды? Соперница? Или предки продыху не дают? Не секрет ведь: евреи женят лишь на своих. Кровосмешение – грех у иудеев. Шарила по карманам, подсматривала, извела подозрениями.

Та девятилетней давности боль, казалось бы, давно увядшая и зашнуровавшаяся рубцами лет, ныне возродилась вновь – в том же скрещении чувств дикой, непереносимой утраты. Время будто расступилось. Он отчетливо видел белые нити губ Регины, ощетинившиеся щелки глаз и жаждал от миража избавиться. Но как? Двигать в город – рано, разве что встать, умыться, после чего мерять комнату шагами, из конца в конец…

Тогда, в декабре семьдесят первого, он улизнул, не поцеловав избранницу и даже не взглянув на прощанье. Растерянность, угрызения? Если бы… Венера, ради которой вывернулся наизнанку и, отбив у мужа, недосчитался многих друзей, сподобилась в нечто безмозглое, отталкивающее, готовое по-звериному взвыть. Именно этой утраты, а не горечи расставания он переварить не мог.

Регина и впрямь в те мгновения уразумела наконец: ее, писаную красавицу, вероломно кинули. И причина – какой бы та ни была – ей без разницы. Главное: уходит с концами, не отомстить!

Бенефициар протер глаза, перевернулся набок, подпер рукой голову. Воззрился на замызганную стену номера, пытаясь отвлечься. Но багры судьбы хватким зацепом тащили в прошлое, к его бездорожью, хлябям, промозглым ветрам.

Запад чуть пыжился снобом, но, в общем и целом, предстал таким же, как и мыслился: до безобразия сыт, королевство комфорта, раздолье свободы. Побродив несколько дней по Вене, городе-транзите советских эмигрантов, Бенефициар твердо решил в Израиле раскрыться.

«Голозадых – в баню! Все, что от них требовалось, – билет в одну сторону – получил. В аэропорту – сразу в ШАБАК. Дескать, схватив за горло, принудили. Как на самом деле было, не докопаются», – строил планы Бенефициар, вяло рассматривая через иллюминатор Альпы.

Тель-Авив напомнил Вену лишь флагом на австрийском посольстве: городишко контрастов, скучившийся с цивилизацией Восток. Очереди в присутственных местах порой переплевывали совковые. Раскрываться перехотелось – еще там, где он планировал, в аэропорту. Подслушал разговор двух клерков: «Свою порцию дерьма – отведают, положено, как всем…»

Вспомнил о явке с повинной, лишь когда мужчин из рейса друг за другом погнали в ШАБАК, не дождавшись волонтеров. Потянуло чем-то до боли знакомым, словно из бокса санобработки. Вместе с тем как профессионал и патриот своего народа понимал: «А ты как думал? Будто тайна какая: с зерном и грызуны вяжутся».

В отделении Министерства репатриации, услышав о планах и чаяниях вновь прибывшего, переглянулись в недоумении.

– Бизнес? C чего бы это? В Союзе и частный парикмахер – преступление! Биржа здесь причем? Язык учи да сорняки пополи вначале… – и отправили на перековку в кибуц.

Язык он выучил, прихватив бойкий английский в придачу. Сблизившись с политическим бомондом, выдвинулся в активисты, но не израильского истеблишмента, а последней волны эмигрантов. Парвеню без связей, наследственных капиталов, хоть и хватающий все на лету, нужен был строго для галочки, а раз в четыре года – вышибалой голосов избирателей.

Его энергичная, кипучих амбиций, натура жаждала между тем иного. Мириться с ролью зазывалы на чужую свадьбу не могла. Мечталось о своей – с астраханской икрой, мидиями и пузатыми емкостями, закаченными в провинции Шампань.

Тут, в момент дикого унынья, Бенефициар вспоминает, что пребывает на исторической, по сути, в командировке. Причем заслан на Святую Землю не хандрой исходить, а не покладая рук работать – добывать товар. И не обычный – информационный. Зато, грозились, щедро оплачиваемый.

«То, что молчал долго, не беда, – решаясь, прикидывал он в уме. – Особо не торопили, давали два-три года на раскачку. Обоснуйся, присмотрись и тащи в клюве, чтобы не закрывался».

Канал связи тоской-осокой не зарос и девичьей памятью не отмежевался.

«С почином и боевым крещеньем. Со шпионским приветом, ваша географическая».

Загружая свой первый поднос, где выпирали пузо домыслы да сплетни, все же широкой публике неизвестные, Бенефициар задумался: «Далеко не все – светская хроника. Серьезных наблюдений и фактов – предостаточно. Адресат же – лютый враг Израиля, союзник тех, кто одержим манией залить страну кровью. Значит, порешить и мою родню: родителей, родственников и меня самого наконец, в сотом поколении еврея…»

Но тут воссоздались в памяти прорабы властного Олимпа Израиля, Бенефициару знакомые не шапочно, со многими контактировал не раз. Большая часть обзора – о них. Сомнения тотчас рассеялись, и он решительно заслюнил конверт. Нравы израильских слуг народа не то чтобы оставляли желать лучшего, шокировали всю страну. Держалась ли та когорта хоть трех заповедей – большой вопрос.