Под солнцем и богом

Там в полном одиночестве он что-то бубнил, порой истово, но явно не молитву – то ли речитатив, то ли считалку какую. Забравшись в шаттл, попросил у водителя ручку. На ладони записал какие-то цифры и со светящимися очами откинулся на сиденье. Отдыхал, однако, недолго – до здания аэропорта езды пять минут. Пересев в такси, небрежно бросил водителю: «На автовокзал».

Минутами ранее в зале вылета аэропорта объявились два необычных персонажа: больной в коляске с забинтованной шеей и головой, но в новом как с иголочки костюме и пышущий здоровьем увалень в ярко-оранжевой куртке, казалось, одноразово привлеченный в качестве «тяни-толкай». На аттестованную сиделку тот явно не тянул – ни своей разухабистой внешностью, ни явной растерянностью перед размерами зала и комплексом служб аэропорта.

Мыкавшийся на грани обморока подопечный то валился головой на грудь, то с трудом ее отрывал, но по четким командам, которые отдавал рукой и устно, могло показаться, что он ведущий, а не ведомый.

Покрутившись в центре зала по окружности, дуэт покатил к череде телефонных автоматов. У ближайшей кабинки «оранжевый» бросил подопечного, распахнул дверцу. Приподняв за поручни, внес коляску в кабинку, после чего развернул анфас к телефонному аппарату. Снял трубку, забросил в прорезь несколько монет и стал набирать номер под диктовку больного, переспрашивая каждую цифру. Дважды сбивался, начинал все с начала. В конце концов, справившись, вручил трубку «коляске».

Опекаемый скривился, похоже, от внутренней боли, и силился неверной рукой прислонить телефон к забинтованной голове. Повернулся к увальню и резким жестом приказал: прижми к уху. Тот смешался, но все же сообразил, что нужно.

Губы забинтованного задвигались в унисон болевым гримасам на лице. Поначалу трудно было понять: он изрыгает проклятия, изнемогая от недуга, или с кем-то беседует. Впрочем, скоро движения губ увяли. Лицо вытянулось, глаза же заметались, будто ища выход. Забинтованный отстранился от трубки, шея согнулась, застыла. Из поля зрения глаза исчезли, но их избыточное давление незримо передавалось – по взбучившейся шее забинтованного и охватившей опекуна оторопи, который, казалось, учуял перемену, но не может сообразить, что разговор завершен, оттого все еще прижимает трубку к голове.

Увалень потряс забинтованного за плечо, что-то крикнул, но тот даже не шелохнулся. Казалось, застрял в корсете душевного шока – столь сильного, что залил свинцом прежнюю физическую боль. Чертыхнувшись, рикша рывком извлек коляску, зло покатил к стойке регистрации. Там долго блуждал, пока не обнаружил рейс «Люфтганзы» в Мюнхен. Пристроился в конце очереди и переминался с ноги на ногу, в нетерпении толкая коляску взад-вперед перед собой.

Благообразная, немецкой прилизанности старушка из головы очереди обернулась. Заметив инвалидную коляску в хвосте, раскатываемую с виду дорожным рабочим, заинтересовалась. Но кроме рукава дорого пиджака и матерчатой перчатки, ничего рассмотреть не могла – очередь заслоняла коляску. Наконец с миной сострадания показала «оранжевому» жестом: проходите, я пропущу. Тот кинулся вперед, словно только и ждал чьей-то милости.

Клерк, открыв выложенные «оранжевым» билет и паспорт, вздернул в недоумении голову:

– Чье это?

«Оранжевый» просигнализировал ладонью вниз.

На лице клерка обозначился злой прищур: мол, что за розыгрыш?

Недолго думая, «оранжевый» приподнял коляску за поручни.

Клерк, увидев перевязанную бинтами макушку, чуть не ахнул. С опаской привстал, перегнулся через стойку. Прежде чем рассмотрел перебинтованный манекен, заметил: вся очередь – кто с состраданием, а кто в ужасе – рассматривает больного, а стоящая за коляской старушка, обомлев, прикрыла ладошкой рот.

Хотя больных и инвалидов перевозилось немало, клерк растерялся: такого пассажира, похоже, обгоревшего, но главное – впавшего в ступор, он прежде не оформлял. Потянулся было к телефонной трубке, намереваясь вызвать начальника смены, но одернул руку. Его остановил взор больного, который, перегнувшись через стойку, он успел запечатлеть и от которого не получалось отделаться. Взгляд отдавал не физической болью, немочью или отчаянием – крахом. Тотальным крахом, испытываемым только самоубийцами.

– Давайте ваш билет, – нехотя протянул руку «оранжевому» клерк.

– Так я дал, и паспорт и билет… – прогундосил тот.

– Ваш билет и ваш паспорт, вы ведь сопровождающий.

– Да, разумеется, но я не лечу. Вообще-то, тороплюсь на работу.

– Не понимаю: а он как долетит? – изумилась «регистрация».

– Оплачено сопровождение.

– Подождите, а где справка от врача?

– Какая?

– О том, что больной перенесет полет!

– Все в паспорте, там, наверное…

– Наверное… – неудовлетворенно помотал головой клерк, вновь открыл паспорт. Сверил билет со списком пассажиров, просмотрел больничный бланк, квитанцию о сопровождении. Сложил обратно, постучал паспортом по столу, казалось, колеблясь.