Под солнцем и богом

Не дождавшись вечером «сестрицу» в обратки, платиновая дива – без оглядки на поздний час – бросилась к пану Зденеку, руководителю польской колонии в Габороне. Невзирая на отдышку, Барбаре чудилось, что по ее охолодевшему телу катятся капли пота Мориса, портье гостиницы «Блэк Даемонд», единожды увиденного, но запечатленного из-за невероятной тучности навеки. В ушах же мерзко хихикал голос Яноша, их плотника, ходившего утром на необычную халтуру: расширить вход в одном из домов, напротив их стройки. Но не ремонта или реставрации ради, а дабы вытащить наружу огромных размеров, сколоченный в самом жилище гроб. В нем покоилось тело местного метрдотеля, покончившего с собой, но прежде порешившего родную мать. Где-то рядом зловещими тенями мелькали физии двух пришельцев, свалившихся днями на голову. Они выпытывали о Шабтае, упоминая при этом отель «Блэк Даемонд».

На стук пан Зденек не откликнулся. Тогда Барбара принялась дубасить дверь ногами, но до поры до времени безрезультатно. Измученный жарой и африканскими смежниками хозяин спал, точно впал в кому.

Последний раз к пану Зденеку так ломились во врезавшемся в его память сорок третьем, когда эсэсовцы, по доносу, добивались его отца, офицера Армии Крайовой[29], прибывшего на ночь на побывку.

На следующее утро, вспоминая тот стук Барбары, отдававший в висках эсэсовскими прикладами, и ее слезы, сродни плачу матери, причитавшей над расстрелянным у плетня отцом, пан Зденек неприятно морщился. В конце концов, тяжело вздохнув, утвердил заявление своей секретарши: «В связи с болезнью прошу отправить меня домой, немедленно».

Глава 14

Глава советской разведки Рем Остроухов сидел в приемной Андропова, дожидаясь вызова на ковер, не сложно предположить, твердый как татами… Встреча с шефом напрашивалась еще позавчера, как только в верхах узнали о гибели Ефимова, но по каким-то неведомым генералу причинам была отложена, если планировалась вообще.

Заседание председателя КГБ с замами затягивалось, но невозмутимый визитер не поглядывал на часы, хотя как подмывало порой…

В облике Остроухова ничего не говорило о том, что за последние дни он пережил драму, сопоставимую разве что с насильственной сменой пола, за которой последовало пожизненное заключение в солдатский бордель. Между тем в приемной восседал прежний Рем Иванович, вылитый из прочного сплава могиканин, своим латунным фасадом, как и прежде, отзванивающий, правда, постаревший года на три-четыре. Но кто там среди солдафонов присматривается… Да и за пятьдесят генералу, возраст не мальца, а мужа, в седине вся красота и стать!

«Возмужал» генерал, как ни диво, отнюдь не из-за крушения ботсванского проекта и авральной штопки обнажившихся прорех, а в силу ледяного, не сулящего пощады прозрения: он самое что ни на есть травоядное, исступленно заметавшееся, едва убрали первый, ведущий на бойню пролет. Здесь его единственный союзник – могучий стоик, еще недавно мерно дышавший в каждой клетке, едва запахло жаренным, дал стрекача, бросив «друга» на съедение волкам. Дико запаниковав, «друг» укокошил Ефимова, козней не строившего, приговорил подельника Шабтая, нигде не оступившегося, и походя сдал на прокат топке ада Куницыных, отца и сына.

Оба сейчас на «карантине» в больнице КГБ, где их регулярно колют. Младшего травят снотворным, дабы «прикусил» язык, развязавшийся в результате психофизической травмы, а старшего – действительно лечат, уже «развязывая» язык вследствие потери речи. Благо главврачом в больнице служит родственник генерала, хоть и дальний, которого Остроухов в свое время вытащил из какой-то дыры на Тамбовщине.

Переваривая свою слабину, затуманившую разум, и те ошметки, нарекавшиеся некогда совестью, Остроухов поскользнулся и, шмякнувшись на пятую точку, заскользил к семейству Куницыных.

«Что все-таки с Виктором приключилось? Ведь, провалив тест на прочность, Куницын-младший ныне опасность номер один. И проблема «залипших между ведомостями» двоих «лимонов» и примкнувшего к теме Шабтая, по крови – априорного перебежчика, в проекции регулярных воплей Виктора о душегубстве, совершенном с подачи отца, незаметно задвинулась в нижний ящик, словно приоритет космической экспедиции на Марс. Как его вообще занесло в ту малину, где «заседала» местная шпана? Что общего между ними?! Разве что тот подвал в четырех кварталах от квартиры Ефимова…»

Генерал чуть наклонился и оперся о подлокотники массивного стула.

Один из секретарей изумился, приподымая голову: что это с Остроуховым? Памятники-то не дышат! Но тут же взгляд перевел на стол, в «Конторе» пялиться не принято. Да и кто он? Неприметный вестовой, хоть и из аппарата самого Андропова. Напротив же – зубр, причем породы, ни в одну из книг фауны не занесенной.

Хоть и в шкуре зубра сподручного не сыскать, Остроухов полез в левый карман, откуда вытащил серый безупречно выглаженный платок.