Под свист пуль [litres]

— Сейчас буду, Семен Яковлевич, — заверил Вощагин, окончательно утвердившись в мысли, что произошло какое-то довольно неприятное событие, причем не подлежащее широкому разглашению, иначе Ерков по телефону объяснил бы ему, в чем дело. — Одна нога здесь, другая там.

Повернувшись к Рундукову, он показал ему, где лежат хлеб, масло, консервы. Тот было замахал руками — мы-де не голодны, но Вощагин суровым жестом остановил его.

— Ты не хочешь, а слабый пол, — кивнул он на Лену, — подкормить с дороги надо. И потом неудобно. Приехал человек черт те откуда, а ему даже хлеб-соль не предлагают. Пограничники всегда были гостеприимными людьми. Так что корми жену, ешь сам, — хлопнул он «комиссара» по плечу, — а я побежал. Начальство срочно вызывает.

Кабинет Еркова был таким же импровизированным, как и у командира, только чуть поменьше. Зато обстановка в нем была не столь аскетической, как у Агейченкова. Вдоль стены здесь стояли пузатый кожаный диван, малость потертый, полированный широкий стол (тоже чуть пошарпанный) и два широких бархатных кресла неопределенной окраски, а под потолком висел роскошный розовый абажур с бахромой. Все это были трофеи, доставшиеся пограничникам после бегства боевиков из Аргунской долины. С разрешения командира Ерков забрал их себе в «резиденцию», как называли палатку начальника штаба.

Всякий раз, попадая сюда, Вощагин, привыкший к аскетическому образу жизни, чувствовал себя неуютно. Рядом была граница, где постоянно шли стычки с врагом, и окружать себя шикарными вещами, по его мнению, было пижонством. Скромняга Вощагин никогда бы себе этого не позволил, однако он прощал такой ненужный шик Семену Яковлевичу. Тот происходил из дворянской, довольно известной в России династии. Дед его — генерал от инфантерии — геройски сражался еще в Японскую войну, затем в Германскую, будучи одним из заместителей легендарного Брусилова. Одним из первых он перешел на сторону красных и стал у них крупным военспецом, работал одно время даже в Генштабе. В тридцать седьмом, правда, был арестован. Но его миновала трагическая судьба многих сослуживцев, попавших под расстрел. Кто-то из друзей-фронтовиков, занимавший крупный пост в партийной иерархии, вытащил его из Бутырки, за что сам потом поплатился жизнью. Дед же продолжал служить и уже в Отечественную снова стал генералом. Воевал на сей раз вместе с сыном, шедшим по его стопам. Отец Семена Яковлевича был командиром танкового батальона и отличился в битве на Курской дуге, за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Ушел в отставку он всего лет семь назад. Сына мечтал видеть художником — у Семенушки была страсть к рисованию с детства, и все прочили ему блестящее будущее на этом поприще. Но «мазилка», как потом говорил сам Семен Яковлевич, из него не вышел. Мог бы, конечно, посредственный. А серость Ерков не любил. Потому тоже по семейной традиции решил стать военным, только не в пехоте, а в погранвойсках. Было тогда у них в школе поветрие: ребята все хотели носить зеленые фуражки и чуть ли не целым классом надумали поступать в Бауманское училище.

Когда командир однажды не без удивления спросил Вощагина, откуда ему известны все эти нюансы из жизни начальника штаба, — сам-то тот никогда не откровенничал, — Борис Сергеевич хитровато улыбнулся и не без иронии сказал:

— Плохим бы я был разведчиком, товарищ полковник, не зная подноготной людей из моего окружения. Глаза и уши на что имеются? Да и народ все замечает. Узнает, а узнавши что-нибудь интимное, поделиться им с кем-нибудь стремится. Нужно только уметь слушать и сопоставлять.

Он, конечно, не сказал, что ему известно и многое другое о том же начальнике штаба Еркове. О том, что тот, например, хлебнув пограничного лиха, был потом не очень-то доволен службой. Ну, какая может быть роскошь или даже изыски цивилизации, к которым он привык сызмальства, на заставе, расположенной где-нибудь у черта на куличках? Тут хотя бы поиметь элементарный житейский быт с минимальными удобствами. Чтобы хоть до ветру не бегать по пояс в снегу. Однако и к этому Ерков в конце концов приноровился, сделавшись, правда, немного угрюмоватым и малообщительным. Приходилось ему все время ломать себя, сдерживать, наступая на горло собственной песне. Только тяга к красивым и удобным, нестандартным вещам осталась. Тут уж он с собой ничего не мог поделать. Потому и обставил свой кабинет такой необычной для окопного быта обстановкой.

Ерков встал из-за стола при виде входящего к нему Вощагина и хотел пойти к нему навстречу. Это был у начштаба знак высокого уважения. А к умному, находчивому разведчику он относился с большим пиететом. Поздоровавшись за руку, Ерков указал Вощагину на одно из широких кресел, сам уселся в такое же напротив.

— И зачем моя особа столь быстро понадобилась начальнику штаба? — с легкой насмешкой спросил Вощагин. Они были друзьями и позволяли себе вольности в разговоре. — Кажись, на разводе такой срочности и в помине не было. А прошло-то часа три не более.