Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Это все требуетъ огласки, безпокойства, тревогъ и пересудовъ… Это обезпокоитъ Софью Михайловну, — съ разстановками и съ дрожью въ голос сказалъ онъ.

— Въ роли любовницы Софья Михайловпа будетъ еще боле подвержена «безпокойству, тревог и пересудамъ», — медленно и въ унисонъ Кожухову произнесъ Рымнинъ послднія слова. — Разница въ одномъ: любовницу откроютъ и разнесутъ отрытіе постороніе люди, а разводъ мы объявимъ людямъ сами, добровольно, честно. Мн кажется, второе будетъ честне, благородне, безъ лжи и надувательства?…

Роли вдругъ перемнились. Теперь въ положеніи нападающаго былъ Рымнинъ, и онъ былъ совершенно хладнокровенъ, онъ говорилъ спокойно и съ презрительно-иронической усмшкой на лиц; а Кожухову, увы, пришлось исполнять роль обороняющагося, и онъ былъ сильно недоволенъ этимъ, былъ раздражителенъ, нетерпливъ, потерялъ власть надъ собою, что служитъ всегда врнымъ признакомъ пораженія, если только не выручатъ врожденный героизмъ и инстинктивная природная находчивость, чмъ Кожуховъ, къ сожалнію, похвастаться не могъ.

— Софья Михайловна не согласится на это, — угрюмо отвчалъ Кожухбвъ.

— Ну, а вы?… Если вы согласны, то, я увренъ, что и Софья Михайловна будетъ согласна… Я не могъ выбрать себ въ жену женщину, способную быть любовницей и женой въ одно и то же время! — гордо и съ достоинствомъ сказалъ Рымнинъ.

— Я не захочу любимую мною женщину, привыкшую къ роскоши, къ широкой дятельности, къ богатству и простору, лишить всего этого!.. Я лучше буду страдать самъ, предпочту видть ее страдающею въ сродной ей атмосфер, чмъ называть ее своею, дать ей свою любовь и лишить всего, къ чему она привыкла! — пародируя словамъ и тону Рымнина, отвчалъ Кожуховъ, но пародія походила только построеніемъ фразъ, а сказалась безъ внутренней силы, не энергично, хотя и раздражительно.

— Кто вамъ сказалъ, что Софья Михайловна привыкла къ роскоши?… Она выросла въ бдности, — я взялъ ее изъ-за буфета… Да она и теперь ведетъ очень и очень скромную жизнь, всегда занята работой, въ театр бываетъ рдко, баловъ не любитъ, бываетъ на нихъ только для дочери. Она любитъ, правда, похать покататься за городъ, но вдь подобное развлеченіе, кажется, и вы, monsieur Кожуховъ, можете ей предоставить?…

Кожуховъ молчалъ и продолжалъ кусать губы.

— Такъ вы согласны на мое предложеніе? — нетерпливо спросилъ Рымнинъ, которому опять Кожуховъ сталъ противнымъ и ему хотлось поскоре окончить разговоръ съ нимъ.

— Я уже высказалъ мое мнніе и не измню его, — посл нкотораго молчанія отвчалъ Кожуховъ, взявъ шляпу со стола и ворочая ее въ рукахъ.

— Такъ я и зналъ… Такъ позвольте же мн сказать вамъ въ заключеніе…

— Прошу васъ… безъ дерзкихъ словъ! — громко прервалъ Кожуховъ, вставъ со стула. — Я былъ довольно снисходителенъ…

— Что боле не позволите мн произносить дерзкихъ словъ, такъ? — въ свою очередь прервалъ Рымнинъ тоже громко и тоже вставъ. — Не бойтесь, прошу васъ… Я, изволите ли видть, врагъ притсненія и лишенія свободы кого бы то ни было, а тмъ боле женщины, которая дала мн, почти на закат моихъ лтъ, такъ много любви, уваженія, спокойствія, — словомъ, полнаго счастья. Неблагодарнымъ я тоже не былъ никогда. И если я потребую отъ Софьи Михайловны всего, что я ей далъ, то только въ одномъ случа,- свободы я не лишу ея ни въ какомъ случа,- если она увлечется вами или человкомъ подобнымъ вамъ… Вдь вы не любите ея! Вамъ она только не противна, для васъ она только женщина, съ которою не противно жить, но для васъ дороги ея имнія, ея богатство!.. Не она нужна вамъ для вашего счастья, а ея состояніе нужно для вашего счастья! Предугадать, въ чемъ состоитъ идеалъ вашего счастья, не трудно: быть мандариномъ, жить мандариномъ и умереть мандариномъ. Я не долюбливаю этихъ особъ и не хочу помогать моими средствами увеличивать число ихъ, — ихъ и такъ у насъ цлая масса!.. Въ конц концовъ я употреблю все мое вліяніе на Софью Михайловну, чтобы раскрыть ей глаза на вашу особу, чтобы показать ей всю ложь и обманъ вашей любви къ ней.

— Разговоръ нашъ извстенъ только намъ двумъ! — почти вскрикнулъ Кожуховъ.

— Ну, ужь нтъ, я не буду держать его въ тайн отъ Софьи Михайловны, — подсмиваясь сказалъ Рымнинъ.

— Вы дали слово! — еще боле громко вскрикнулъ Кожуховъ.

— Безъ объясненія съ ней я не буду въ силахъ смотрть на нее, говорить съ ней… А вдь ей нужно будетъ продолжать жить со мною, вдь вы не хотите брать ее, вдь вы не любите ее! — все такъ же насмшливо продолжалъ Рымнинъ.

— Я желаю, чтобы вы сдержали ваше слово!

— Я не сдержу его.

— Въ такомъ случа…

Но Кожуховъ вздрогнулъ и не докончилъ того, что хотлъ сказать. Рымнинъ быстро поднялъ со стола массивный канделябръ, повернулъ его въ рук, свчи и стеклянныя розетки со стукомъ и звономъ попадали на полъ, а изъ корридора торопливо вошелъ въ залъ Иванъ, разсыльный Рымнина.

— Убери это, Иванъ, — обратился къ нему Рымнинъ, продолжая держать массивный канделябръ въ рук и слегка помахивая имъ.

Иванъ началъ поднимать съ пола свчи и осколки разбившихся розетокъ.