— Пусти, пусти меня! крикнулъ Ахневъ и, толкнувъ Пантюхина такъ, что тотъ далеко отскочилъ въ сторону и еле удержался на ногахъ, пустился бжать. Онъ набжалъ на столъ, ударился объ него животомъ, отскочилъ отъ него и грянулся на полъ, растянувшись на немъ во всю длину и безсмысленно вытаращивъ глаза въ потолокъ.
— Ай, ай!.. Убился…. Женатый…. Бдная жена! жалобно кричалъ Пантюхинъ, схватившись руками за голову и качая ею изъ стороны въ сторону, во не двигаясь подать помощь Ахневу.
— Смирно!.. Піано и адажіо!.. Ратуй ближняго, пантюха плаксивая! кричалъ грозно Перехавшій, бросая руку Могутова и устремляясь на помощь Ахневу.
— Кто это? спросилъ полковникъ у буфетчика, когда пьяная компанія, вмст съ человкомъ, подняла и увела Ахнева, у котораго отъ удара, какъ-будто, прояснилось въ голов и походка сдлалась боле твердой.
— Чиновники, отвчалъ недовольно буфетчикъ. Въ нашемъ дл нельзя дюже строгимъ на счетъ словъ…. Ежели всякое слово слушать, особливо пьянаго, такъ торговлю — брось, и ходи знай по судамъ….
— Но нельзя же и позволять длать и болтать чертъ знаетъ что! раздражительно, но и конфузливо вмст, сказалъ полковникъ.
— А что съ пьянаго взять? Пьяный — малое дитя, уходя сказалъ буфетчикъ. — Ты вотъ словъ этихъ не говоришь, да только на гривенникъ торговать даешь, а свчки за газетою на семь копекъ спалишь…. А они, вона, чуть не на четыре цлковыхъ дали торговать…. А что слово? Тьфу — вотъ и все! и буфетчикъ плюнулъ и растеръ плевокъ ногою, такъ что и слда не оставилъ отъ плевка.
— Мн очень пріятно съ вами познакомиться, колодой человкъ, обратился полковникъ къ Могутову. — Я отставной полковникъ Митрофанъ Карневичъ Масловъ.
— Очень пріятно. Дворянинъ Гордій Петровичъ Могутовъ.
— Очень пріятно. Разсудительныхъ молодыхъ людей мало. Всегда, положимъ, молодежь была распутна, но теперь молодежь — хуже самаго распутства. Въ каждомъ номер «Московскихъ» читаешь и только удивляешься. Очень, очень пріятно видть въ васъ исключеніе. Прошу быть знакомымъ, а сегодня мн пора: шестой годъ минута въ минуту въ одиннадцать часовъ спать ложусь.
Глава V
Сцены и образы ранняго дтства вреднаго человка. — Разбитый человкъ съ чуткою душою, и какъ онъ игралъ на віолончели
Было двнадцать часовъ, когда Могутовъ возвращался изъ трактира, и около половины перваго, когда онъ дошелъ до городского сада. Дорога была не близкая, все въ гору, и онъ, идя хотя и не очень скоро, вступивъ въ садъ, захотлъ отдохнуть.
— Что за люди? задалъ онъ себ вопросъ, когда услся на уединенной скамь по средин главной аллеи, откуда не видно было однообразныхъ желтыхъ домовъ, а видна была луна на синемъ, безоблачномъ неб и много было тней отъ деревьевъ на земл. Одинъ женщину — водку ищетъ и, не находя, дичаетъ; другой — даже и искать не хочетъ, потому бракъ отвергаетъ, а третій пошелъ дале всхъ: всхъ въ Сибирь!.. Не много-ли и такъ уже! Стоитъ-ли и тебя туда посылать?… «Будь ты честенъ, когда жена»…. А примръ отца…. и въ ум его, нтъ, предъ его глазами проносятся сцены его ранняго дтства.
Степь земли Войска Донскаго оборвалась широкимъ, извилистымъ оврагомъ, за которымъ мстность мало-по-малу переходитъ сперва въ небольшіе пологіе холмы, потомъ — въ горки причудливой формы, потомъ — въ сплошную цпь горъ, далеко на горизонт теряющихся въ неб. Среди этихъ горъ виднется двухъ-вершинный Эльбрусъ, какъ громадная колоссальная масса чего-то синеватаго, дымчатаго, и только ночью, когда взойдетъ луна, онъ, какъ громадная глыба стекла, блднетъ и поблескиваетъ на горизонт.