Подвиг

Онъ ей подалъ паспортъ. Паспортъ былъ французскiй, и въ немъ дйствительно было прописано, что онъ Мишель Строговъ, родившiйся въ Россiи.

— Но какъ же это такъ?… — растерянно спросила она. — Ты перемнилъ подданство?… Ты больше не русскiй?

Ей это казалось ужаснымъ. Просто таки невозможнымъ. Онъ холодно посмотрлъ ей прямо въ глаза и съ тихой жуткой усмшкой сказалъ:

— А ты разв русская?…

Она поблднла. Ударъ, ей нанесенный, былъ слишкомъ силенъ. Ей казалось — она его не снесетъ. Но она продолжала настойчиво допрашивать. Она хотла знать всю правду, какъ бы ни казалась она ей ужасной.

— Но какъ же ты сталъ французомъ?.. Ты лгалъ?… Въ это слово она вложила всю силу души, все возмущенiе и отвращенiе ко лжи.

Онъ не смутился. Казалось, даже не понялъ, какое такое преступленiе онъ совершилъ. Его лицо оставалось холоднымъ. На немъ появилась презрительная, чуть замтная усмшка.

— Я выросъ и воспитался въ огн революцiи. Буржуазные предразсудки мн чужды. Почему нельзя сказать то, что выгодно и нужно по данному моменту? Это просто непрактично и глупо. Мн иначе нельзя было. Надо было жить. Безъ этого нельзя было пробиться и стать человкомъ. Быть человкомъ — это главное. Это самоцль. А тамъ русскiй, французъ, нмецъ, японецъ — не все ли одно?… Это отсталыя зоологическiя понятiя… Я съ ними не считаюсь. Да что тамъ говорить!.. Мы люди разныхъ поколнiй… He стоитъ объ этомъ спорить.

Мишель охотно согласился остаться жить въ ихъ маленькомъ домик, носившемъ скромное наименованiе: — «Les Coccinelles». Они осмотрли комнатушку наверху, переговорили съ хозяиномъ и на другой же день Мишель перебрался со своимъ боле, чмъ скромнымъ скарбомъ къ родителямъ. Онъ сдлалъ это не потому, что ему прiятно и радостно было зажить съ родителями — у него этого чувства не было — а потому, что нашелъ это для себя во всхъ отношенiяхъ выгоднымъ. Онъ этого и не скрывалъ. Онъ установилъ въ своей комнат свои порядки, какъ ему было удобно, не стсняясь никмъ и ничмъ.

— Здсь я физ-культурой могу заниматься, — сказалъ онъ, — да и жилплощадь здсь больше, чмъ у меня на старой квартиренк. И платить меньше…

Совтскiя словечки и неприкровенный матерьялизмъ и практичность коробили его мать, но она промолчала. Онъ въ этомъ не былъ виноватъ. Она надялась, что съ теченiемъ времени, ей удастся перевоспитать его и вернуть къ Богу и къ семь.

Тмъ боле не могла она обвинять сына, что она знала, кто виноватъ во всемъ ужасномъ крушенiи Россiи. Вся исторiя послднихъ лтъ была ею глубоко продумана и приговоръ былъ постановленъ.

III

Тотъ самый дкiй, нудный и непрерывный звонокъ, который будилъ Мишеля Строгова, заставлялъ просыпаться и его мать, Ольгу Сергевну. Она открывала глаза, смотрла на чуть срвшую щель между занавсью и окномъ и съ мучительнымъ сердечнымъ надрывомъ думала: — «Господи, хотя бы не заводилъ онъ такъ полно!.. Еще и еще… Когда же это кончится? He могу я больше, кричать готова… Это хуже зубной боли… И теперь я уже ни за что не засну… А вдь только всего шесть часовъ».

Она и точно не засыпала. Длиннымъ свиткомъ разворачивались передъ нею послднiе, страшные годы жизни. Она, прищурясь, смотрла на спину лежащаго рядомъ мужа. Она въ эти минуты всми силами души ненавидла его.

«Кто виноватъ?.. Онъ во всемъ виноватъ!.. Онъ!.. Они, ему подобные!.. Боги!.. Правители!.. Ршители нашей, простыхъ смертныхъ судьбы… Полковникъ Генеральнаго Штаба… Всегда «выдающiйся», хвалящiйся точнымъ исполненiемъ долга. Да гд же это исполненiе долга?… Военные, такiе, какъ ея мужъ, вотъ, кто виновники всего, всего, что случилось. Она двчонкой, когда онъ начиналъ ухаживать за нею, знала, въ чемъ сущность военной службы и солдатскаго долга. Тогда она гордилась, что за нею ухаживаетъ военный… Жена защитника Престола и Отечества! Эту радостную гордость она усвоила съ первой брачной ночи, когда такой красивый и эффектный явился онъ къ ней въ спальню въ полной парадной форм и, взявъ шашку подвысь и салютуя ей, сказалъ: — «надюсь, что вы готовы исполнить вашъ долгъ жены»… Это было такъ красиво и сильно: — долгъ!.. И ихъ жизнь прекрасно и ярко началась. Она свой долгъ жены исполняла и дальше свято и честно, безъ компромиссовъ. Она на войну пошла сестрою милосердiя, и безъ трепета, ничего не боясь, понесла свой долгъ сестры… «Ну, а вотъ вы, вы вс офицеры и генералы Генеральнаго Штаба, стратеги, «наполеоны», исполнили вы свой долгъ и можетъ быть спокойна сейчасъ ваша совсть?.. Спитъ… И не подозрваетъ, что я про него думаю… что знаю и въ чемъ обвиняю… Да, обвиняю… Гд и въ чемъ былъ вашъ долгъ?»