Подвиг

Вдругъ встала въ ея памяти громадная разоренная пожаромъ войны страна, по которой она прозжала въ санитарной двуколк. Ряды обугленныхъ березъ по сторонамъ дороги и торчащiя изъ чернаго пепелища кирпичныя трубы. Точно увидала она въ это утро потревоженнаго сна испуганную дтвору, женщинъ съ голодными глазами, бгущихъ, куда глаза глядятъ, услышала вновь въ это Парижское утро изъ холоднаго далека т слова, что такъ часто слышала она въ т ужасные годы: — «Вшистко знищено… Жолнержи були — вшистко забрали… Дтей кормить нечмъ»… Чьи жолнержи?… Защита отечества?… Точно видла она сейчасъ это отечество, не защищенное, не обороненное войсками. Она отлично помнила, какъ, когда готовился ея мужъ къ поступленiю въ Академiю висла въ ихъ спальн громадная карта этого самаго отечества. Она наизусть заучила его границы. Отъ Варангеръ фiорда на юго-востокъ, не доходя до рки Муонiо… А тамъ отъ Мемеля… Вотъ вьется она прихотливымъ изгибомъ блдно зеленая, оттненная по краю государственная неприкосновеннаяграница. Загибаетъ, широкимъ языкомъ вдавливается въ нмецкую землю, очерчивая десять губернiй Царства Польскаго. Защита Отечества есть защита этой зеленой линiи и долгъ армiи никого туда за нее не пустить. Въ мiровой войн только Германская Армiя усвоила эту истину и выполнила въ полной мр свой долгъ передъ народомъ… Вс остальныя шли на компромиссъ… «По стратегическимъ соображенiямъ»… Какъ негодовала она уже и тогда, когда «по стратегическимъ соображенiямъ» сводили въ ничто вс потери, вс жертвы, весь героизмъ войскъ, всю пролитую солдатскую кровь и отступали, сжигая дома и селенiя, не думая о жителяхъ «отечества». Тогда зародилась въ ней еще неосознанная, непродуманная до конца ненависть ко всмъ военнымъ, не исполнившимъ элементарнаго долга, тогда она перестала понимать и уважать мужа… «Защита Престола»… По «политическимъ соображенiямъ» изъ за призрака какого то сепаратнаго мира, изъ за оклеветанной Императрицы измнили Престолу и не стали его защищать… Вотъ и дошли до большевизма… Кто же виновенъ?..

Ужасъ положенiя Ольги Сергевны заключался въ томъ, что никому, и мене всего мужу, могла она сказать все то, что передумала за эти страшные годы переоцнки цнностей. Кто пойметъ ее? Кругомъ — такое самолюбованiе! Кругомъ незыблемая увренность въ своей правот, въ побд. Ей становилось жутко. Сказать все то, что у нея накопилось на душ — ее сочтутъ за «лвую»… А нтъ!.. Только не это!!.. Нтъ, она не лвая… Отнюдь не лвая… Она боле «правая», чмъ вс они. Ей Престолъ и Отечество не пустые звуки… Какъ бы она ихъ защищала!.. Бога она не обвиняла. Она была слишкомъ умна и образована, чтобы мшать Господа въ свои людскiя длишки и винить Его за свои лность, трусость и неграмотность. Нтъ, она опредленно обвиняла во всхъ и своихъ, и чужихъ несчастiяхъ тхъ, кому такъ много было дано и кто своего долга не исполнилъ. Она слушала, какъ при ней разсказывали о недостатк патроновъ и оружiя. Она молча и нехорошо улыбалась. — «Зачмъ не берегли», — думала она. Она то видла, путешествуя по тыламъ, брошенныя винтовки, воткнутыя штыками въ землю и цлыя розсыпи патроновъ на оставленныхъ нами позицiяхъ. Она часто слышала, какъ восхищались «солдатикомъ», принесшимъ въ лазаретъ не брошенную винтовку, но она никогда не слыхала, чтобы обругали и тмъ боле наказали солдата, пришедшаго безъ оружiя и патроновъ. Кто же былъ виноватъ въ этой распущенности и послабленiяхъ?… Все они же!.. Начальники!.. А теперь?… Офицеры республиканцы… Офицеры революцiонеры… А вотъ изъ за нихъ — эта каторжная жизнь, эта работа въ Парижской контор и выстукиванiе на маленькой стенографической машинк никому ненужныхъ и совсмъ неинтересныхъ приказанiй и писемъ «патрона».