Поединок столетия

Все же ей дают разрешение. Не сразу, но дают. Когда процесс уже начался, и журналистам, съехавшимся со всего света, надо показать, как человечно, как благородно относится новый режим к своим врагам. Семидесятидвухлетней старухе позволяют на почтительном расстоянии повстречаться с сыном в присутствии десятка конвойных и сказать ему несколько слов.

Несколько — да! Но ни одного — о политике. Ни одного — о суде. Ни одного — о том, в каких условиях он содержится или содержался, как к нему относятся, какие жалобы он имеет. О погоде — пожалуйста. Семейные новости — можно тоже. А больше ничего. Решительно ничего, иначе свидание будет немедленно прекращено.

В крохотном кабинетике какого-то тюремного шефа Параскева Димитрова ждала своего Георгия.

— Будьте любезны, присядьте, пожалуйста, — с приторной вежливостью сказал ей молодой офицер, сверкнув золотыми зубами, — Вашего сына сейчас приведут.

Это «сейчас» показалось ей вечностью. Сколько лет покорно и мужественно переносила она разлуку, а в эти последние минуты терпение, казалось, ее покинет. Какой он стал? Постарел ли? Похудел ли — от голода и переживаний, ведь раньше-то он был такой здоровый, крепкий, обнимет ее, бывало, а она ворчит: «Полегче, не раздави…» Как же это она не догадалась захватить лукум, он так любил его — свежий, с орехами, но тут же успокоилась: все равно не разрешили бы передать, ведь он арестант, узник одной из самых страшных тюрем на свете.

Параскева так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как он вошел. Когда подняла глаза, первое, что увидела: порванный пиджак. «И заштопать-то не успею», — пронеслось в голове. Она растерялась и даже не рассмотрела хорошенько лицо Георгия.

Заметила только, что очень он бледен, и волосы поседели, и морщины появились, которых тогда не было. Тогда — это десять, целых десять лет назад.

— Да, мама, — сказал Георгий, — десять лет мы не виделись, и вот где довелось нам с тобой повстречаться.

— А помнишь, — Параскева даже улыбнулась, хотя было ей грустно и горько, — помнишь дождь, когда мы расставались? Ты сказал, что скоро вернешься? С тех пор я ждала тебя каждый день.

— Знаю, мама, знаю… И вернусь, вот увидишь. Я не виноват, что это оказалось не так просто. Скажи лучше, как твое здоровье — я вижу, ты совсем исхудала…

Переводчик Тарапанов негромко переводил их разговор тюремным чиновникам, а адвокат Тейхерт делал бабушке Параскеве умоляющие знаки — весь вечер накануне он убеждал ее втолковать Георгию, чтобы тот не вел себя слишком уж вызывающе, не дразнил бы судей своим упрямством. «Ладно, — пообещала бабушка Параскева, — скажу, как вы просите», — поняла, что иначе он не отвяжется.

Но разве этих слов он ждал сейчас он нее? Никогда она не останавливала сына, хотя и знала, как он рискует. И неужто сегодня, перед лицом его мучителей, она унизит его просьбой быть «разумным» и сдержанным?

Она посмотрела на Тейхерта, тот перехватил ее взгляд, кивнул: скажи, мол, то, о чем мы договорились!

— Ты, Георгий, не волнуйся, — твердо произнесла бабушка Параскева, — но уж что тебе хочется сказать, то скажи, все скажи, чтобы душу свою облегчить и выложить правду как она есть. Это я тебе от себя говорю и от всех твоих друзей — знакомых и незнакомых.

— Свидание окончено! — стукнул по столу офицер, хотя до конца положенного срока оставалось еще не меньше четверти часа.

— Вы хотите сказать, — насмешливо перебил Димитров, — окончена конференция… Или пленум!

— Почему? — опешил офицер.

Димитров обвел глазами кабинет, плотно набитый разношерстной публикой в мундирах и в штатском:

— Ну, а как еще назвать это странное сборище, которое вы именуете встречей матери с сыном после десятилетней разлуки?

Бабушку Параскеву уже выталкивали из кабинета, но Димитров успел крикнуть ей вдогонку:

— Передай трудящимся всего мира мой братский привет и мою благодарность за поддержку, которую они мне оказали. Скажи им, что у меня есть силы, чтобы защищать перед судом их и мое дело!..

Ее предупреждали: о том, как проходило свидание, о словах, сказанных Димитровым, она не должна сообщать корреспондентам и вообще кому бы то ни было. Иначе сыну будет плохо, очень плохо.

И снова она не послушалась «добрых» предупреждений и совсем не добрых угроз. На следующий день ее рассказ о свидании с сыном прочитали в заграничных газетах миллионы людей.

…Своей сестре Елене Димитров написал: «Я всегда гордился нашей мамой, ее благородным характером, твердостью и самоотверженной любовью, а сейчас еще больше горжусь ею. Желаю ей на долгие годы отличного здоровья и жизнерадостности, мужества, веры в будущее. Уверен, что мы еще встретимся и еще будем счастливы».

ФАШИЗМ ПОД СУДОМ