Поединок столетия

Тем же вечером полный текст приговора, объявленный в Кекстон-холле на английском и французском языках, был передан крупнейшими радиостанциями мира.

Тем же вечером грандиозные митинги и демонстрации прошли в Лондоне и Париже, Нью-Йорке и Чикаго, Стокгольме и Брюсселе… «Освободите Димитрова!», «Свободу жертвам фашизма!» — было написано на плакатах, которые несли демонстранты.

На следующее утро в Лейпциге, за полчаса до того, как открылось заседание Имперского суда, перевод приговора был вручен судьям, обвинению и защите представителями Международной следственной комиссии американским адвокатом Лео Галлахером и французским адвокатом Марселем Виларом.

Вручить его подсудимым было категорически воспрещено. А за одно лишь его чтение «вольными» гражданами, как раньше — за чтение «Коричневой книги», грозила тюрьма.

По телефону через Прагу

от нашего специального корреспондента

«Правда», 1933 г., сентябрь

Споком веку принято сравнивать с театральным представлением всякий нечестно сфабрикованный судебный процесс, используемый для политических провокаций и обмана широкой публики, Но представления бывают разные, По-разному весело бывает в зрительном зале, на сцене и за кулисами.

Трагическая пьеса, какую вздумали поставить и разыграть на подмостках верховного суда а Лейпциге, пугает и нервирует прежде всего самих постановщиков.

Оттого еще за два дня до начала суда город превращен в вооруженный лагерь. Легионы полиции, жандармов, штурмовиков непрерывным потоком движутся по улицам на грузовиках, в мотоциклах, в конном и пешем строю.

Из боковых улиц выходят на главные угрюмые процессии обтрепанных людей и плачущих женщин в тесном кольце полицейских винтовок. Это жертвы новых и новых облав в рабочих кварталах. Совершенно фантастическое число арестов произведено среди рабочих-печатников. Это понятно: Лейпциг — мировой типографский центр. Наперекор всем ухищрениям и кровавым расправам фашистских палачей Лейпциг оказался к моменту процесса наводненным боевыми листовками компартии, разоблачающими смысл судебного обмана и подлинных поджигателей рейхстага. На многих перекрестках ночью появились революционные надписи.

Надо удивляться силе классового мужества неведомых подпольных смельчаков, рисковавших жизнью буквально за каждую букву своих надписей в этом городе, прослоенном полицией, шпионами, вооруженными погромщиками.

Даже обладателей входных билетов в зал заседания суда, стократно проверенных и профильтрованных заранее, — даже их подвергают поголовному личному обыску при входе. Случай, единственный за всю всемирную историю судебных процессов от царя Соломона!.. Протесты не помогают. Секретариат суда отвечает, что это делается… для «общей безопасности».

В переполненном молчаливом зале сидит на скамье подсудимых Эрнст Торглер… страшно исхудалый, со впавшими щеками. Рядом с ним сидят три болгарских товарища. Впервые со времени ареста посаженные вместе, они приветственно переглядываются.

Ван дер Люббе, в синем арестантском платье, с кандалами на руках, тупо, неподвижно смотрит себе под ноги. Медленно поворачивая дегенеративное лицо, тяжело подыскивая слова, Ван дер Люббе отвечает на вопросы.

Какое жалкое, страшное впечатление производит этот человеческий подонок, на котором фашистская юстиция хочет построить ответственнейший политический процесс!..

ДИМИТРОВ ОБВИНЯЕТ

Когда Димитров сказал, что, как коммунист, он решительно отвергает и осуждает индивидуальный террор, судья Бюнгер стукнул по столу: «Прекратите свою пропаганду!», а прокурор Вернер выкрикнул: «Это ложь, и она будет опровергнута».

Как раз в этот момент секретарю суда подали телеграмму из Софии с пометкой «молния». Он прочитал ее и, вскочив со своего места, понес Бюнгеру. Телеграмма была такая:

«Мы, бывшие министры болгарского правительства, являясь политическими противниками Димитрова, тем не менее убеждены в его полной непричастности к поджогу, поскольку знаем его принципиальное несогласие с актами индивидуального террора и его кристальную политическую честность, По нашему мнению и по мнению болгарского народа, он не виновен.

Атанасов, Стоянов, Тодоров, Обоев, Иорданов».

… — Господин председатель, я хотел бы задать вопрос… — Димитров говорит громко, голос его молод и звонок и легко перекрывает шум непрерывно гудящего зала, председательские колокольчики и молоточки, окрики прокурора, лающие команды гестаповских охранников. Даже если отключат микрофоны, что случалось уже не раз, когда Димитров касался слишком волнующих судейское ухо тем. — Повторяю: у меня вопрос, господин председатель…

Бюнгер — с оттопыренными ушами, подбородок по-петушиному колышется над стоячим воротничком — прерывает его, тыча нос в пузатую грушу микрофона:

— Никаких вопросов! Вы слышите, Димитров, никаких вопросов!.. Вопросы подсудимых судьям не предусмотрены законом.

Он бросает короткий взгляд на прокурора, ища одобрения, и все звонит и звонит в колокольчик, чтобы унять шум.