Поединок столетия

— У Имперского суда нет надобности выслушивать политических деятелей-иностранцев по вопросу, не имеющему прямого отношения к тому, в чем вас обвиняют.

«Не имеющему прямого отношения…» Не глуп же он, Бюнгер, прекрасно понимает, насколько важно Димитрову доказать, что его политическое прошлое опровергает вздорное обвинение в причастности к поджогу рейхстага. Сказать это вслух? Разоблачить судью публично, показав всему миру его предвзятость, его слепое повиновение тем, кто стоит за его спиной? Но разве <сем своим поведением, этими тупыми, трусливыми отказами, которые нечем всерьез обосновать, фашистское судилище не разоблачает само себя?

— Ладно, — говорит Димитров. Голос его негромок, на лице — так, во всяком случае, кажется из зала — полное смирение. — Тогда я ходатайствую о вызове свидетелей, удовлетворяющих всем вашим условиям, господин председатель. Они ни в коем случае не мои единомышленники. Совсем напротив… Они не иностранцы. Более того, они откровенные сторонники нынешнего режима. Надеюсь, суд не встревожит возможность их появления в этом зале… Итак, я прошу вызвать свидетелями недавних руководителей Германии генерала Курта фон Шлейхера, господина Фрица фон Папена, доктора Альфреда Гутенберга и доктора Генриха Брюнинга, чтобы они рассказали о политическом положении в Германии во время поджога рейхстага.

Ничего подобного до сих пор не случалось на судебных процессах: обреченный, казалось бы, подсудимый открыто бросает вызов сильным мира сего!

— От этих свидетелей я жду показаний, обнажающих кричащие противоречия в так называемом лагере «национального единства», результатом которых явился насильственный захват власти нынешними правителями Германии.

Бюнгер косится на прокурора в надежде получить от него инструкцию — мимолетным ли жестом, кивком головы или хотя бы потупленным взглядом. Но прокурору не до того, а может, он просто забыл о своих обязанностях дирижера: он пишет, уткнувшись в бумаги, и только нервно снующие желваки выдают его беспокойство.

— Послушайте, Димитров, — Бюнгер медленно цедит слова, хочет выиграть время, — зачем суду выяснять то, что ясно сегодня каждому немцу? Руководители национал-социалистской партии и правительство со всей решительностью заявили, что в стране господствовал дух национального единства и были обеспечены все условия для спокойной, созидательной работы во славу родины, если бы не коммунисты…

— То, что, может быть, ясно вам, господин председатель, — голос Димитрова опять перекрывает шум загудевшего, всколыхнувшегося зала, — то отнюдь еще не становится ясным для меня, как неясно оно Германии и всему миру. Заявления руководителей названной вами партии не имеют никакой цены, так как это заявления заинтересованных в исходе дела людей. Я требую…

— Димитров, не забывайтесь, — пригрозил Бюнгер, — вы ничего не можете требовать, вы вправе только просить, притом с разрешения председателя суда. Ответьте, для какой практической цели, если это не ваш обычный пропагандистский трюк, вам нужно допросить поименованных в ходатайстве свидетелей?

— Чтобы доказать, что в поджоге рейхстага были заинтересованы только национал-социалисты, а не коммунисты, для которых такой поджог явился бы попросту самоубийством.

Точный, ясный, уверенный ответ производит огромное впечатление даже на тщательно подобранную публику — на тех «представителей народа», которые получили пригласительные билеты по справкам о своей благонадежности. Что же было бы, если бы здесь сидели «случайные люди»?!

Ну вот наконец-то Вернер вспоминает о своей дирижерской палочке; быстрый взгляд на судью; насупленные брови; укоризненно покачивая головой, он барабанит пальцами по лежащему перед ним своду законов.

Ясно, ясно, вас понял…

— Ходатайство подсудимого Димитрова отклоняется, поскольку обстоятельства, для установления которых он желает вызвать свидетелей, суду известны.

Сейчас наконец Димитров замолчит и можно будет спокойно продолжать процесс. Но нет — он не молчит.

— Господин председатель, разрешите заявить ходатайство.

— Еще?

— Да, еще. Закон, кажется, ограничений в ходатайствах не содержит.

— Заявляйте… Но только по существу!

— Предварительное следствие уклонилось от проверки одного важнейшего факта. Я имею в виду имеющиеся в деле сведения о том, что Ван дер Люббе ночь перед пожаром провел в полицейском участке в Геннингсдорфе. Меня интересует, как он туда попал и что делал, с кем именно встречался…

Похоже, что Бюнгер таки разобьет свой звонок. Он с такой яростью трезвонит, что слышен только какой-то дребезжащий скрип.

— А меня, Димитров, совершенно не интересует, что интересует вас. Кто здесь судья — я или вы?! — Он сует в карман совершенно мокрый, скомканный платок, потом снова выхватывает его и начинает вертеть в руках. — Ходатайство отклонено как не имеющее отношения к делу.

— Так и запишем, — спокойно откликается Димитров. Его голос все так же силен и ровен. — Так и запишем: установление истины на этом процессе признано не имеющим отношения к делу.