Поединок столетия

— Закончится следствие, тогда и вынесут приговор, — только и нашелся он что ответить.

— Скорей бы… — вздохнул Люббе. — Больше не могу… Меня обманули… Понимаете, обманули… Я не хочу есть по шесть раз в день. А то и по семь. И после каждой еды еще пристают: вкусно ли было, доволен ли я?.. Не хочу… Не могу…

Люббе замолчал. По его щекам текли слезы, и он размазывал их тыльной стороной ладони, всхлипывая совсем по-детски.

— Разрешите вопрос, — быстро сказал Димитров. — Требуется уточнение…

— Никаких вопросов, — заявил Бюнгер. — Вы же видите; подсудимый устал. Объявляется перерыв.

«Отдых» длился куда дольше обычного. А когда заседание возобновилось, Ван дер Люббе сидел в привычной своей позе, отрешенный от всего земного. О чем бы его ни спрашивали, он только мычал и тихонько смеялся.

Как видно, в перерыве он успел уже «вкусно» поесть…

ВИЗИТ ГОСПОДИНА ВОЛЬФА

По воскресеньям суд не заседал, и Димитров с самого утра принимался за работу. Разложив на койке, на табуретке, прямо на коленях свои выписки и блокноты, он готовился к очередным допросам. Его рабочие тетради заполнялись короткими фразами, а то и отдельными словами, смысл которых и назначение были понятны ему одному. Подчас единственному слову предшествовали настойчивая работа мысли, долгий поиск тактически правильного решения, которое на следующий день отливалось в чеканные по своей точности формулировки ходатайств или в убийственно меткий вопрос завравшемуся свидетелю — вопрос, который сражал наповал.

И на этот раз Димитров сидел, склонившись над кипой бумаг (даже от прогулки он отказался, чтобы зря не терять ни минуты), когда в неурочный час лязгнули засовы и в едва приоткрывшуюся тяжелую дверь протиснулся поджарый человечек неопределенного возраста, С этим господином Димитрову раньше встречаться не приходилось.

«Журналист, должно быть», — почему-то подумал Димитров. В последние дни до него дошел слух, что какому-то фашистскому газетчику дадут возможность взять у него интервью.

— Добрый день, господин Димитров, — сладко сказал пришедший. — Мне крайне жаль беспокоить вас в святые часы воскресного отдыха. Впрочем… — Он развел руками и с укоризной покачал головой, разглядывая бумаги и книги, заполнившие камеру. — Кажется, вы трудитесь, презрев заветы учителя нашего. Нехорошо, господин Димитров, не по-божески это. Воскресенье — для отдыха и молитвы, не так ли?

Он тараторил без умолку, словно боялся, что Димитров прервет поток его красноречия и тщательно отрепетированная речь захлебнется на полуслове. Но Димитров не прерывал: ошеломленный внезапностью появления нежданного гостя, он быстро пришел в себя и в упор разглядывал «оратора», пытаясь как можно скорее понять цель его визита. «Журналист, — опять подумал Димитров. — Слишком развязен и медоточив…»

— Бог мой, простите, — спохватился человечек. — Забыл представиться! Референт Вольф, доктор философии и психологии. Так что перед вами немецкий ученый…

— Польщен безмерно, — прервал его Димитров. — Чему обязан вашим посещением, господин ученый?..

Вольф постарался не заметить иронии. Его не смутило и то, что «хозяин» не пригласил его сесть; бесцеремонно смахнув с табуретки лежавшие на ней книги, он уселся и вытащил из кармана блокнот.

— Я вам все сейчас объясню, — сказал Вольф. — Вы, я полагаю, человек достаточно грамотный, чтобы меня понять. Постараюсь говорить как можно понятней, чтобы не перегружать вас научной терминологией.

Димитров улыбнулся: пока что Вольер забавлял его.

— А вы не старайтесь, валяйте по-научному. Если что будет неясно, я спрошу.

И опять Вольф не обиделся. По инструкции ему это не полагалось.

— Прекрасно, прекрасно, — закивал он головой, — я был уверен, что мы найдем общий язык. Видите ли, я работаю сейчас над одной монографией о психологии переживаний преступников, ожидающих приговора и возмездия за свои злодеяния. Ваши наблюдения за самим собой могли бы стать ценнейшим экспериментальным материалом. Надеюсь, в моей книге они займут почетное место. В каком-то смысле мы окажемся соавторами…

Он скромно улыбнулся своей шутке.

Выгнать его сразу?.. Это было проще всего. Провокатор работал грубо, хотя те, кто задумал этот спектакль, наверно, восхищались своей изобретательностью и не сомневались в успехе. Нет, выгнать всегда успеется! Куда спешить? Лучше дать ему выговориться: этот упивающийся собою «ученый»-болтун, несомненно, расскажет кое-что интересное.

— Быть вашим соавтором, — учтиво сказал Димитров, — для меня слишком непомерная честь. Я буду счастлив просто оказать вам посильную помощь.

Вольф сразу перешел к делу. Наверно, решил, что надо ковать железо, пока горячо.

— Есть ли разница, — спросил он, — между вашими ощущениями до и после ареста?!

— Еще бы!.. — воскликнул Димитров. — Есть огромная разница. До ареста я чувствовал себя на свободе, а после — чувствую себя запертым в эту клетку.

Легким кивком Вольф показал, что он оценивает по достоинству юмор своего собеседника:

— И вы, конечно, здесь предаетесь размышлениям?

— Бесспорно.