Поединок столетия

Его прерывали криками: «Предатель!», «Изменник!», свистели, топали ногами. А он спокойно стоял на трибуне, пережидая рев разбушевавшихся «народных избранников», потом повернулся к правительственной ложе и выкрикнул так, что даже самые неистовые смолкли:

— Предатели — это вы! Потому что, будь вы истинными сынами Болгарии и слугами ее народа, вы не военные кредиты предложили бы для гарантии мира, а такую внешнюю политику, при которой народы-соседи могли бы жить в согласии и дружбе. Мы говорили это раньше, повторяем и сейчас…

Димитров стоял на трибуне перед бушующим залом Народного собрания, гордый тем, что за ним — миллионы, что за ним — правда и что он имеет счастье и мужество говорить ее вслух.

«НЕ ХОЧУ… НЕ МОГУ…»

До сих пор было неясно, кто такой Ван дер Люббе — сознательный провокатор или бессознательное орудие в руках фашистских главарей. Знал ли он в точности, на что идет, каковы будут последствия его провокации?

Газеты много писали о Ван дер Люббе, особенно в те дни, когда он был еще единственным человеком, арестованным по обвинению в поджоге. Печатали его портреты, рассказывали его биографию, описывали манеры и внешность.

Весь мир тогда узнал, что Ван дер Люббе двадцать четыре года, что он сын голландского торговца, веселый, энергичный, предприимчивый малый, успевший исколесить пол-Европы, душа компаний, не дурак выпить. Что он разговорчив и даже болтлив.

В тюрьме он требовал продолжительных прогулок, комфорта, угрожал пожаловаться «кому следует», если тюремное начальство в чем-то ему откажет. Чувствовалось, что он вовсе не печалится за свою дальнейшую судьбу.

А потом, незадолго до начала процесса, он неожиданно из тюрьмы исчез. Под строгим секретом его поместили в другую тюрьму. И что там с ним делали, никто в точности не знал. Но догадаться было не так уж трудно.

Когда открылось судебное заседание и в зал ввели Ван дер Люббе, те, кто читал о нем раньше в газетах и видел его портреты, не поверили своим глазам. Ссутулившийся, с поникшей головой и безвольно повисшими вдоль тела руками, он апатично сидел на стуле и казалось, не обращал никакого внимания на то, что происходит. Он не задал ни одного вопроса свидетелям, а когда его спрашивали о чем-нибудь, издавал какие-то странные звуки, нервно подергивая головой. К тому же он плохо слышал и плохо видел. А ведь еще совсем недавно Ван дер Люббе отличался завидным здоровьем.

Иногда случалось так, что Люббе как бы просыпался, поднимал голову и в глазах его появлялись какие-то проблески мысли. Видно было, как напрягался его слух, как мучительно он что-то вспоминал. Или только пытался вспомнить…

В один из таких моментов Димитрову удалось обратиться к судье:

— Господин председатель, у меня есть один вопрос к Ван дер Люббе.

— Один вопрос, не так ли? — переспросил Бюнгер. — Один — давайте… И только по существу.

— Да, да… Один, и только по существу… — Сейчас было не до споров с Бюнгером. Лишь бы не упустить момент. — Господин Ван дер Люббе, ответьте, пожалуйста: были ли вы знакомы до двадцать седьмого февраля тридцать третьего года со мной или с кем-либо из людей, сидящих здесь, на скамье подсудимых?

Вопрос задан в лоб — без всякой хитрости, без дипломатической подготовки. Сразу — о главном: да или нет?

Риск огромный: если Люббе сознательный провокатор, если с его участием готовилась вся операция, он, конечно, ответит «да». И попробуй тогда докажи, что это не так. Опровергнуть его ложь будет делом труднейшим. А к «уликам» против Димитрова и его товарищей прибавится еще одна, да какая! Недруги возликуют. Димитров сам себя утопил.

Люббе поднялся не сразу. Сначала он неподвижно сидел на своем месте, потом повернулся к Димитрову, часто заморгал, беззвучно шевеля губами.

— Нет, мы не были знакомы, — неожиданно вскочив, выкрикнул он и тяжело опустился на стул, вобрав голову в плечи.

Зал зашумел. Несколько минут Бюнгер наводил порядок, а когда наконец он смог обратиться к Люббе за «разъяснениями», тот уже снова был не от мира сего: поникшая голова, руки, повисшие, как плети, и полное молчание в ответ…

По случайно оброненным свидетелями фразам и газетным сообщениям Димитрову удалось постепенно воссоздать недавнее прошлое Ван дер Люббе — этого спившегося, потерявшего человеческий облик бродяги, которого фашисты подобрали в ночлежке и, посулив безнаказанность и богатство, сунули в его руки горящий факел.

Так безвестный человек, один из тех, кого называли «отбросами общества», вдруг попал в историю, И вряд ли он в точности мог предвидеть, на что идет.

Прошло еще несколько дней. И как-то, во время чтения протоколов следствия, вдруг послышалось — сначала едва-едва, а потом все громче и громче — бессвязное бормотание Ван дер Люббе. Бюнгер попробовал его перекричать, но на этот раз Люббе никак не хотел угомониться.

— Вы что-нибудь хотите сказать? — неуверенно спросил Бюнгер.

Впервые Ван дер Люббе заговорил, как нормальный человек. Голос его дрожал:

— Когда же меня приговорят? Хватит… Я устал…

Судья растерялся. Уж этого-то он никак не ожидал услышать.