Поединок столетия

— Садитесь! — кричит он. — Димитров, я сказал, чтобы вы садились.

Но Димитров продолжает:

— Мне необходимо знать, — голос его звенит, как натянутая струна, — почему якобы найденные в ЦК Германской компартии разоблачительные документы, о которых официально сообщалось на следующий день после пожара, вообще не фигурируют в обвинительном акте? Где они?!

— Димитров, садитесь!.. — Бюнгер промокает свой морщинистый лоб тщательно отутюженным платком. — Если вы не будете соблюдать…

— Где они?! — продолжает Димитров, не слушая судью и даже не глядя на него. — Может быть, их попросту не существует в природе? Если это была фальшивка, то пусть обвинение так прямо и скажет…

Бюнгер в бешенстве. За тридцать пять лет своей судейской карьеры он впервые встречается с подсудимым, на которого ничто не действует: ни угрозы, ни наказание, ни предстоящий приговор, и который чувствует себя на процессе хозяином. Хозяином, а не безгласной жертвой!..

— Подсудимый Димитров, — навалившись грудью на стол, угрожающе чеканит Бюнгер, — последний раз призываю вас к порядку! Вопросы, которые у вас есть, вы сможете задать свидетелям, а не суду, — понимаете, не суду, с которым вы пререкаться не вправе, А если вы снова нарушите…

— Благодарю вас, господин председатель, — спокойным, насмешливым голосом прерывает его Димитров, — я удовлетворен вашим ответом и не премину поставить снова свои вопросы перед соответствующими свидетелями. А теперь у меня есть ходатайство…

— Что у вас еще, говорите…

Димитров стоит, облокотившись о барьерчик, отделяющий от зала скамью подсудимых, и чуть наклонившись вперед. Фигура его кажется огромной, а спокойное лицо, уверенный голос придают его облику ту величавость, которая вызывает к себе невольное уважение даже у недругов, переполнивших этот зал.

— Обвинение в поджоге рейхстага основано на том, что германские коммунисты якобы намеревались начать вооруженное восстание, чтобы захватить власть. Между тем главной задачей Компартии Германии было…

— Подсудимый… — Бюнгер снова — воплощение невозмутимости и безупречной судейской корректности. — Мне очень жаль, но я вынужден прервать вас. Не откажите в любезности избавить суд от лекции, которую вы собираетесь прочитать. Здесь Имперский суд, а не школа партийной политграмоты.

Димитров кивком головы дал понять, что он об этом не забывает:

— Уверяю вас, господин председатель, читать лекции перед собравшейся аудиторией я не намерен. Я только заявляю ходатайство, у которого одна цель: доказать, что германские коммунисты в январе 1933 года не собирались насильственно захватывать власть и что, подчиняясь Коммунистическому Интернационалу, они не могли заниматься террором, взрывами и поджогами, то есть действиями, которые Коминтерн осуждает. В подтверждение этого, на основе параграфа двести двадцать уголовно-процессуального кодекса, я прошу вызвать в качестве свидетелей руководителей Коминтерна Дмитрия Мануильского и Отто Куусинена, проживающих в Москве. И еще я прошу вызвать из Парижа главного редактора коммунистической газеты «Юманите» Марселя Кашена, который подтвердит…

Бюнгер уже несколько раз порывался одернуть. Димитрова, но ему мешала та маска ледяного спокойствия и непроницаемой солидности, которую он на себя нацепил. Солидности, однако, хватило ненадолго.

— Подождите… Можете не рассказывать, что подтвердит господин Марсель Кашен. И он, и другие лица, которых вы назвали, подтвердят все! Это ваши друзья-коммунисты, и выслушивать их пропаганду у суда нет ни малейшего желания.

Димитров снова кивает: ничего другого он и не ждал.

— Ну, об Анри Барбюсе вы, надеюсь, так не скажете… Я прошу вызвать свидетелем этого великого французского писателя, чья беспристрастность и честность известны всему миру.

— Подсудимый Димитров, — с подчеркнуто сухой вежливостью говорит Бюнгер, — напрасно вы ставите председателя в неловкое положение. Обсуждаются не литературные заслуги и гражданские доблести господина Барбюса, а чисто юридический вопрос. И он для нас ясен: Барбюс — ваш единомышленник, сколько бы он ни старался, он не может быть объективным свидетелем по вашему делу.

— Хорошо, — соглашается Димитров и берет новый листок из кипы, лежащей перед ним. — Тогда я попрошу вызвать не моих единомышленников, а противников. Я ходатайствую о вызове нынешних и бывших болгарских министров Маринова, Муравиева, Димова и других — вот по этому списку.

Он передает секретарю листок, густо исписанный его четким, ровным почерком. Листок медленно переходит из рук в руки и ложится, наконец, перед Бюнгером. Димитров молча ждет: пусть Бюнгер прочитает, пусть подумает не спеша — куда торопиться?.. И зал замер, все ждут, как на этот раз выпутается судья. А вдруг согласится? И тогда весь мир станет свидетелем поистине беспримерного поединка: стиснутый гестаповцами Димитров против могущественных давних своих противников-болгар в зале немецкого суда.

— Надеюсь, вы не станете отрицать, — Димитров первым нарушил молчание, — что все поименованные лица далеки от того, чтобы разделять мои политические взгляды…

Бюнгер уже принял решение: