Поединок столетия

— И пишете?.. Впрочем, нелепый вопрос: я вижу рукописи своими глазами. Нельзя ли узнать, о чем вы пишете, господин Димитров? Случайно, не о своем деле?

«Неужели, — подумал Димитров, — не могли найти кого-нибудь поумнее?» Даже обидно: словно фашистские заправилы считали его простаком, которого можно взять голыми руками. Но разве он давал им когда-нибудь повод так о нем думать?!

— О деле, господин Вольф. Вы догадались совершенно правильно.

— И наедине с бумагой, уважаемый господин Димитров, вы, конечно же, вполне откровенны? Наверно, делитесь своими ночными кошмарами…

— О нет, — усмехнулся Димитров, — чего нет, того нет.

— Как так?..

— А вот так: ночью я сплю совершенно спокойно.

Вольф изобразил на лице несказанное удивление.

— Но это же противоречит моим многолетним наблюдениям! И наблюдениям зарубежных коллег. Вас должны преследовать видения горящего здания… Языки пламени… Фигуры, мечущиеся вокруг… Звуки пожарных сирен… В сотый, в тысячный раз вы должны задавать себе вопрос, который не дает вам покоя: был ли я прав, пойдя на этот опасный шаг? Стоило ли рисковать головой? В чем, в чем, черт подери, роковая ошибка?

— Ошибки не было, — спокойно сказал Димитров.

Вольф наклонился к нему, спросил вкрадчивым голосом:

— Вы считаете? Значит, все идет по плану?

— Напротив, план сорвался.

На безупречно гладком, высоком челе Вольфа выступили капельки пота.

— Вы это признаете? — почти шепотом спросил он.

— Я был убежден в этом с самого начала. Теперь это стало очевидным для всех. — Он сделал короткую паузу. — Разве ваш визит не доказательство полного провала тех, кто вас сюда послал?

Вольф побледнел. Нервно вытащил благоухающий чистый платок, вытер им ладони, сказал устало:

— Вы мне не верите, господин Димитров. Очень, очень жаль… Я не политик, я только ученый, сострадающий поверженным и несчастным. Мог бы, кстати, похлопотать и за вас, чтобы облегчить вашу участь. Не божеское это дело — обижать меня подозрениями.

— Послушайте, Вольф… — Димитров поднялся, давая понять, что спектакль окончен. — Я знал, что ваши хозяева не остановятся ни перед чем для достижения своих преступных целей. Но то, что они пустятся на такие трюки, я все же не допускал.

…Назавтра, едва судьи заняли свои места, Димитров потребовал слова для внеочередного заявления.

— Я протестую, — громко сказал он, обращаясь к притихшему залу, — против незаконной попытки спровоцировать меня на так называемую искренность, которую предпринял вчера ради каких-то научных целей некий референт Вольф. Он пришел ко мне в камеру, чтобы склонить меня на доверительный разговор. Но ему пришлось убраться ни с чем. Я считаю в принципе недопустимой самую попытку в ходе процесса добывать через таких «ученых» материалы против обвиняемого. И я требую установить, чье задание выполнял этот провокатор.

Прокурор поднялся со своего места, чтобы ответить, но зал уже снова наполнился гулом, журналисты бросились к телефонам (газеты ждут не дождутся сенсаций!), судья Бюнгер отчаянно звонил в колокольчик, тщетно призывая к тишине и порядку…

СВИДЕТЕЛИ

Свидетелей обвинения прокурор назвал «лучшими, честнейшими, благороднейшими людьми» и — еще того хлестче — «гордостью новой Германии». Что и говорить, компанийка подобралась — нарочно не придумаешь; двадцать полицейских, два шпика на жалованье, шесть «общественных» провокаторов, два вора-рецидивиста, восемь государственных чиновников, кормящихся из нацистской казны, три фашистских депутата рейхстага, семь активистов гитлеровской партии, один сумасшедший…

Словом, на этих «честнейших» людей вполне, казалось, можно было положиться. И однако…

Допрашивали привратника того дома, в котором жил президент рейхстага Герман Геринг. Его дом был связан с рейхстагом подземным ходом. За несколько дней до пожара, рассказывал привратник, он часто, особенно в ночные часы, слышал шум, доносившийся из подземных коридоров. О подозрительных голосах и топоте сапог он доложил самому шефу. Тот добродушно посмеялся: «Ты еще не дорос до галлюцинаций, дружище. Слишком молод…»

Привратник смолчал, но «галлюцинации» не прекратились. Чтобы проверить свои подозрения, он с вечера перевязал дверную ручку подземного хода тончайшей коричневой ниткой, совершенно сливавшейся с цветом двери. Утром он нашел нитку порванной. На следующий вечер он повторил свой эксперимент. И опять — разрыв…

— Я требую, — сказал Димитров, — подробнейшим образом занести в протокол эти исключительно важные показания свидетеля.

— Отклоняется! — огрызнулся Бюнгер. — Данные показания не имеют отношения к делу. Никто не может гарантировать, что привратник соблюдал правила, исключавшие возможность случайного или самопроизвольного разрыва нитки, Вы свободны, свидетель. Суду все ясно…

Защитники Торглера и Ван дер Люббе — в черных мантиях, с традиционными шапочками на макушках — знаками выражали свое полное согласие с судьей.

— Господин председатель, — воскликнул Димитров, — почему это суду уже все ясно? Ведь процесс пока не закончился…